Не многие знают эту деревню. На слуху лишь Хексем, хотя наша деревня совсем не далеко от него, она у стены, что построили римляне. Когда ветер дул с юга, мы слышали колокола Хексемского аббатства. Я на всю жизнь запомнила Торнибёрнбэнк именно таким: коровы, пасущиеся на болоте, и плывущий с юга перезвон. Это очень мирная картина.
Но деревня не во всем была благостной. И Кору не провела ее красота и доброта. Она устала скитаться, вот и все. Сколько лет человек может идти и идти и спать на голой земле?
Она решила обосноваться в Хексеме, чтобы начать, если получится, новую, спокойную жизнь. Однажды во сне ей явственно слышалось это название — но ее остановило то, что в Хексеме была тюрьма. «Правосудие» — слово из тех, что заставляли ее скалить зубы, и вот оно вновь прозвучало в ее жизни. Это слово прошипела ей тюрьма, вложив в него самый понятный толпе смысл. Джеггартовское правосудие, то есть попросту бессудная расправа. Кора повидала такое правосудие на том темном пруду.
Она искала пристанище, где было бы поменьше людей, потому что чем меньше людей, тем больше здравого смысла.
Домашний очаг. Собственная постель.
Логово, где может укрыться одичавшее сердце.
Приграничные земли жили дикой разнузданной жизнью. В них бушевала жестокая стихия, а призраков там было столько же, сколько капель воды на небе. Там лили такие сильные дожди, что ручей выходил из берегов и проглатывал мост, как рыба проглатывает муху. Это доставляло неприятности даже летучим мышам, которые любили днем отдыхать под мостом, свисая с него вниз головой. Однажды ранней весной мы взяли поросенка к себе в домик, потому что хлябь стала слишком непролазной даже для свиней. Так что мы втроем храпели ночами, а днем усаживались у очага, но не так близко, только чтобы ощутить запах жареной свинины.
В тех местах убийственные зимы. Они так промораживают землю, что все живое в ней и на ней, кусты и всякие твари, вымирает. Слышали о старике Бине? Удалось найти только его ботинки.
«Разбойничья погода, — говорила Кора. — О да!»
Разбойничья, мистер Лесли. Раз-бой-ни-чья.
Это слово произносилось шепотом. Оно было древним. Она знала это. Знала, что за словом «разбойник» стоят разорение домов, и жестокие ограбления, и угон скота в северные леса. Она слушала эти истории о старых временах и ясно представляла их себе, в тех странных блужданиях разума, когда смотрела на все широко распахнутыми глазами. «Их шляпы, — сказала она, — были яркими-яркими…» Она звала этих людей жестокосердными. Или свирепыми.
Кора рассказывала мне вместо вечерней сказки, что эти грабители возникали словно из ниоткуда в мокрую осеннюю пору, когда скот был тучным и его было выгодно красть. Безлунными ночами они выныривали из густого тумана, как привидения. Они набрасывались на фермы, сдвинув на затылок боннеты,[10]размахивая кистенями, с ревом хватая все, на что у них не было права, — кур, монеты, кожи. Они калечили всех, кто попадался под руку, и оставляли за собой пожары, так что темная ночь превращалась в огненное безумие.
Я думала о них, когда была маленькой. Я думала о том, как буду бороться, если они придут за нашим поросенком или за тремя тощими курами. Я думала, что могла бы сражаться при помощи горящей ткани, которую сначала нужно намотать на кость или камень. Я даже начала репетировать свое сопротивление — мне это нравилось больше, чем тяжело работать. Но матушка Мунди обнаружила меня поджигающей торф, как делали люди, что жили на границах. Она подозвала меня. Это была старая седая карга, у которой осталась лишь пара невыпавших зубов. Она рассказала, как была молодой, прекрасной в девичестве, но однажды ночью ее обесчестил грабитель под горящей соломенной крышей. «Город наполнился криками и рыданиями», — сказала она. Мунди лежала избитая и искалеченная, но осталась жива. «Мне повезло, — прошамкала она. — Остальных убили… Быки пропали, и лошади тоже». Старуха велела сохранить эту тайну. Мол, она не признавалась в этом ни единой живой душе за всю свою жизнь, даже мистеру Мунди, который уже давно заключен в ящике под землей. Он наступил на гвоздь, или вроде того. Это сделало его кровь дурной, и он отдал концы.
Не знаю, зачем она рассказала мне о том грабителе. Я не до конца поняла ее замысел, но ничего не забыла.
Большинство разбойников исчезли до моего рождения. Они совершали свои преступления до появления голландского короля и до охоты на ведьм. Тогда, в дни самых славных сражений или величайшего позора — называйте как хотите, на английском троне сидела рыжая королева. Разбойников ловили и изгоняли или давили, как крыс, так что осенними ночами эти северные земли могли спать спокойно.
Король Карл Второй говорил тогда о мире на границах. Но он ошибался, ведь ошибаться могут даже короли. Не было должного покоя в приграничных землях. Сыновья тех разбойников и сыновья сыновей были еще живы. Их осталось немного, но они были мстительны. И когда моя мать впервые пришла в Торнибёрнбэнк, она знала, что последние грабители еще рыщут по ночам и подкарауливают жертв на темных перекрестках, потому что ведьма в ней чуяла запах их стали, и огня, и бараньего жира. Она слышала, как их кони грызут удила в темноте.
«Мудрая Кора».
Она была такой. Рассудила, что, если деревня опасается шотландских налетчиков, никому не будет дела до «ведьмы». «Людям нужен враг, — сказала она мне. — А у них уже есть свой. Понимаешь?» Я поняла. Кто-то борется с Кэмпбеллами, кто-то с папистами, кто-то с англичанами, кто-то с женщиной, которая живет среди них. А жители Торнибёрнбэнка воевали с ночными мародерами, с «этими негодяями». С болотниками.
За неделю до того, как неизвестная дама в кроваво-красной юбке пришла в деревню, ферма была ограблена. Дюжину гусей покидали в мешок и унесли. Местные жители выбивались из сил в погоне за гоготанием белых гусей, но болотники знали такие лазейки, такие места, которых не знал никто. Гуси пропали, большая часть из них была выпотрошена и зажарена еще до того, как обокраденные оседлали коней. И у фермера не осталось другой скотины, кроме старого быка.
Так что, когда взлохмаченная Кора показалась в пелене падающего света, она услышала: «Стой! Ни с места! Назовись!»
Она заплакала. Она рассказала о своей беде, что случилась за десять миль отсюда, — о потерянных коровах, о погибшем муже.
— Могу я найти у вас приют? Во имя Господа?
Кора умела отлично болтать, а врала она еще лучше. И тот человек увидел ее красоту и ее длинные ресницы — как она смотрела из-под них.
Так она поселилась в Торнибёрнбэнке, под его дикими холодными ветрами, рядом с поющей водой.
Наш домик стоял около ручья. Заросшего тростником журчащего ручья, бегущего к Аллену, который потом впадает в Тайн, — реки соединяются с другими реками, как пальцы в ладони. Дом стоял так близко к воде, что его пол был всегда сырым, а на крыше поблескивала чешуей рыба, которая застревала там, выпрыгнув из ручья. Кора случайно нашла этот домик, утопающий в зарослях остролиста, и ей это понравилось, ведь про остролист говорят, что он удерживает свет. Так что она оставила остролист расти. Она смела с пола рыбью чешую и пошла в церковь, ведь не посетить церковь — это все равно что войти в ярко освещенный круг перед всей деревней. А она хотела темноты и покоя.
