регулярные вспышки этого заболевания убили, вероятно, десятую часть населения – около 10 миллионов человек. Чудовищная смертность нанесла империи урон, о размерах и последствиях которого (как и о природе возбудителя) историки спорят до сих пор. Один ученый в 1930-х гг. утверждал, что убыль населения, вызванная чумой, «пожалуй, стала самым значительным фактором из тех, что привели к закату империи» [3]. Сегодня не все историки готовы делать такие громкие заявления, и мы еще увидим, что в драме «закат и падение Римской империи» все-таки играли роль множество других факторов. Но чума, безусловно, нанесла сокрушительный удар. Были заброшены сельхозугодья, обезлюдели города, не хватало госслужащих. Особенно пострадала армия. Греческий врач Гален (описавший симптомы болезни, благодаря чему ее иногда называют «чумой Галена») сообщает, что своими глазами видел смерть легионов, собравшихся в Аквилее на севере Италии. Потери были настолько велики, что Марку Аврелию для затыкания дыр пришлось призывать рабов, гладиаторов, деревенских «полицейских» (они назывались diogmitae и представляли что-то вроде пограничной службы) и даже бандитов. Он также нанимал воинов из германских племен для участия в грядущей войне – против германских же племен. Ведь даже бушующее моровое поветрие не уменьшило страшную угрозу с севера.
Марк Аврелий, «хороший император», столкнувшийся с угрозой чумы и войны
На северной границе империи уже давно было неспокойно. Две реки, Рейн и Дунай, представляли естественный барьер, отделявший Рим от воинственных племен, которые в I в. н. э. постепенно мигрировали из Скандинавии и с побережья Балтики, сгоняя с мест множество кельтских групп. В Риме их называли Germani, что, согласно одной из теорий, происходит от кельтского слова gaírmeanna («крики, возгласы») – оно, предположительно, относилось к их леденящему душу боевому кличу. Римляне не имели ни сил, ни желания захватывать обширные, густо поросшие лесом болотистые земли за Рейном и Дунаем. Наоборот, они старались отгородиться от тех, кого называли «варварами», устраивая разнообразные ограждения, рвы, гарнизоны и сторожевые башни между устьем Рейна и берегами Дуная.
В конце 166 г. союз германских племен, воспользовавшись косившей римские легионы пандемией, перешел границу, устроив серию согласованных атак. Марк Аврелий провел последние 15 лет своей жизни, воюя с германцами (нам это известно как Маркоманские войны) и пытаясь усилить все более уязвимую северную границу. Он умер в походе весной 180 г., к северу от Дуная, рядом с сегодняшней Веной. Его смерть (возможно, от чумы) ознаменовала конец эры «Пяти хороших императоров» и, согласно историку Диону Кассию, тот самый момент, когда Римская империя стала превращаться из «царства золота в царство железа и ржавчины» [4].
Ржаветь начало с наследника Марка Аврелия, его сына Луция Аврелия Коммода. Еще не достигнув 19 лет, Коммод демонстрировал признаки жестокости, мстительности и некомпетентности, которые сделались фирменным знаком его правления. Предположительно, Марк, умирая, боялся, что его сын станет следующим Калигулой, Нероном или Домицианом, – так и случилось. Фильм Ридли Скотта 2000 г. «Гладиатор» очень наглядно показывает одержимость Коммода гладиаторскими боями. Контраст с отцом был таким разительным, что ходили слухи о связи его матери с неким гладиатором (в результате которой он и появился на свет). После нескольких неудавшихся покушений, проведя дюжину лет у власти, в декабре 192 г. Коммод все же последовал по пути своих предшественников, плохих императоров. Его любовница Марция подала ему кубок с отравленным вином, обнаружив свое имя в небрежно оставленном на виду списке «подлежащих устранению». А когда яд должным образом не подействовал, позвала мускулистого борца Нарцисса, служившего личным тренером Коммода. В ожидании прекрасной награды Нарцисс задушил ученика в его спальне.
Смерть Коммода привела к диким стычкам по всей империи: военачальники при поддержке своих легионов дрались за императорский пурпур. Наступил «год пяти императоров», из которого победителем вышел 48-летний Луций Септимий Север, уничтоживший соперников в бою. Историки назовут его родоначальником «династии Северов», однако сам Септимий утверждал, что является «одним из Антонинов»: в 195 г. он сделал ход, весьма экстравагантный даже для Рима – объявил себя приемным сыном Марка Аврелия (умершего пятнадцатью годами раньше). И даже переименовал собственного старшего отпрыска: Луций Септимий Бассиан сделался Марком Аврелием Антонином. Фиктивное усыновление и внезапная смена имени должны были придать законности нахождению Септимия у власти, представив его естественным и очевидным наследником Антонинов, а не вооруженным авантюристом, разгромившим оппозицию на поле боя и потом вырезавшим десятки сенаторов, которые поддерживали его противников.
Септимий умер в Англии в феврале 211 г. во время военного похода, куда он отправился с двумя сыновьями, 23 и 22 лет от роду, которых называл наследниками и надеялся, что они будут править вместе. Старший же думал иначе и в тот же год избавился от младшего – еще один случай римского братоубийства. Этот старший брат, «Марк Аврелий Антонин», более известен по прозвищу, которое получил, потому что не снимая носил длинный галльский халат до щиколоток и с капюшоном, – Каракалла.
Таким образом, Каракалла стал вторым после Калигулы императором, прозванным в честь предмета одежды. И последним в удручающем списке плохих римских императоров.
Он обладал всеми отвратительными причудами и сумасшедшими фантазиями предыдущих «плохих ребят» – например, убийство медведей и львов в Колизее или вряд ли менее обильные жертвы среди предполагаемых врагов в сенате. Был одержим Александром Македонским и объявил себя перед потрясенным сенатом реинкарнацией великого полководца. Такое мракобесие стало одной из причин скорого конца его короткого кровавого правления. Уверившись, что его судьба – идти, как Александр, на Восток, Каракалла начал кампанию против Парфянского царства. В 217 г. в Месопотамии, по дороге в храм города Карры – ныне это юг Турции – он спрыгнул с коня, чтобы откликнуться на зов природы, и пал от кинжала одного из своих телохранителей-преторианцев – возможно, по приказу их командира Марка Опеллия Макрина, сразу усевшегося на освободившийся трон.
После Каракаллы осталось множество скульптурных портретов, на которых изображен – без сомнений, более чем реалистично – мрачный, злобный мужлан. Но при этом он оставил наследие, которому позавидовал бы любой император: Constitutio Antoniniana – Антонинов указ, или Эдикт Каракаллы. Документ 212 г. уравнивал всех вольных жителей Римской империи в правах с жителями полуострова. Эдикт до предела расширил границы щедрой политики предоставления гражданских прав, проводившейся Ромулом и Клавдием. Кажется несколько парадоксальным, что такой тиран-кровопийца, как Каракалла, вдруг пошел на подобный либеральный шаг. Историки всегда подозревали, что он издал этот декрет из чисто финансовых соображений, ведь миллионы людей в одночасье стали римскими налогоплательщиками. И все равно: ни жестокость Каракаллы, ни какой-либо глубинный экономический мотив не должны помешать увидеть широту его жеста. Миллионы людей
