крича себе за спину:
— Часы стали, убегай!
Его не нужно было просить дважды, Саша сорвался с места.
Она шла за ними гордо, неспеша, величественно поднимая подбородок. Там, где искрящаяся жаром коса касалась колосьев, начинался их бешеный танец. Всё поле затрепетало, зашлось, будто в дикой буре. А рядом ни намека на ветер.
Её дыхание опаляло спину, капли пота застилали глаза. Удивительно, но мозг не отключался, анализировал ситуацию с хладнокровностью хирурга, склонившегося над операционным столом со скальпелем в пальцах. Им не сбежать. Он понял это, когда горячая волна сбила с ног, запнувшись, Саша покатился кубарем по земле, царапая грудь и плечи срезанными острыми стеблями. Полуденница нависла сверху.
Золотые вьющиеся волосы спадали мягкими волнами до округлых бедер, сквозь прозрачную длинную рубаху очерчивались плавные изгибы талии, ореолы розоватых сосков, аккуратное углубление пупка. Но глаза… Пустые, в белоснежных глазных яблоках нет зрачков и радужки, лишь ослепляющий свет, прожигающий душу насквозь. Нежная улыбка тронула губы существа и Бестужева бросило в жар, покрылся испариной лоб. Ему оставалось только смотреть на то, как медленно приподнимается тонкая изящная рука, сжимающая косу. По крайней мере, у Елизарова будет шанс спастись — собственное тело стало вялым, голова наполнилась ватой, с потрескавшихся от жара губ вырвался тихий хрип. Он не знал, что настигнет раньше — умрет он от жара, или от карающего оружия.
Доехавший до края поля Славик обернулся, и увидев распластанного друга матерясь покатил обратно, начиная орать на ходу:
— Загадки, полуденница! Загадай нам загадки! Саня, не вставай, она не бьет лежачих, нельзя стоять на ногах!
До Бестужева не дошел смысл сказанного, поворачивая голову, он устало застонал, пытаясь сфокусировать взгляд на идиоте, решившим похоронить их в одной могиле. Придурок, привыкший геройствовать… Его женщина не тронула. Изогнула точеные светлые брови в невысказанном вопросе, и замерла, опуская глаза на его ноги. Голова по-птичьи наклонилась на бок. Удивлена, нужно ли казнить того, чьи ступни не стоят на земле, но движение он продолжает.
Пухлые губы изогнулись в улыбке, она плавным движением откинула за спину прядь волос, польщенная жаждой разговора. Нежным мягким голосом полуденница загадала свою первую загадку:
— Где вода столбом стоит?
Жар схлынул, сердце перестало бешено галопировать в глотке, Бестужев со стоном приподнялся на локтях, глупо дергая головой, пытаясь согнать с глаз плотную белую пелену. К существу приблизился запыхавшийся Елизаров. Стараясь отдышаться, он сложил руки на коленях, повел сведенными от неожиданного напряжения плечами, не сводя с твари Нави внимательного взгляда.
— Где вода столбом стоит… — Повторил, пытаясь разобрать загадку на составляющие. Задумчиво растирая нижнюю губу указательным пальцем, он подался вперед, уперся локтями в колени. Заинтригованная полуденница присела на землю рядом, под задравшейся рубашкой показались тонкие лодыжки, она была босая. Плавная, но даже это движение, покрытое маревом жара, показалось ребятам неуловимым.
Саша мог бы назвать трубы, но что-то подсказывало, что с водопроводной системой существо не знакомо. Поймав взгляд Елизарова, он непонимающе сдвинул брови. Тот попросил молчать, приложил палец к губам в требовательном жесте, а затем заговорил сам. И тогда Бестужев понял — он тянет время. Почти небрежно, чарующе низким голосом он начал рассуждать под её пылающим взглядом.
— В реках и озерах вода живая, течет, цветет, но не стоит столбом. Стоять вода будет лишь невольная, в узком пространстве, где ей не найти раздолья и выхода. Знаю я ответ на твою загадку, колодец это. Хочу ещё.
Она утвердительно кивнула, неторопливо моргая.
— Мать толста, дочь красна, сын храбер, под небеса ушел.
Лицо Елизарова вытянулось, казалось, он забыл, как дышать. В глазах промелькнул испуг. Парень стушевался, забегали глаза. Ещё чуть-чуть и Бестужев мог услышать скрип шестеренок в его голове, тогда Саша подал голос, рассуждая с другом вслух.
— Она знает всё о природе и жизни деревенских, но города и технологии ей не знакомы, ответ где-то рядом. Мать толста… — Мысли суетливо заметались по голове, догадка не спешила, Бестужева не посетило озарение. — Дочь красна… Как сын может уйти под небеса, если он не мертвый? Почему он именно храбрый?
Лицо Елизарова просияло.
— Я должен назвать каждого из них, верно?
Существо благосклонно кивнуло.
— Толстая мать, это печь, внутри неё зарождается жизнь каждого из её детей. Она порождает красную дочь — пламя, а под небеса уносится по печной трубе дым, он и будет храбрым сыном.
Её тихий смех напоминал шелест колосьев на ветру, невесомый, неуловимый. Полуденница снова кивнула. А Бестужев осторожно сел, спину и локти давно искололо толстыми ножками стеблей, содранная кожа горела. Мельком взглянув на него и убедившись, что парень не поднимается дальше, женщина продолжила:
— Кровь мою пьют, кости мои жгут, моими руками один другого бьют.
— Это полегче, — с облегчением улыбнувшись, Слава откинулся на спинку своего кресла, мимолетным движением почесал уголок брови и заговорил. — Пьют люди её сок, а костями согревают свои жилища в холодные зимние дни, из неё делают дубинки, рукояти для топоров и ножей. Береза это. Видишь Саня, всё не так плохо. Ещё хочу.
Уловив их расслабленное переглядывание, дева недовольно свела брови к переносице, на гладкой белоснежной коже залегла межбровная морщинка. Закусив губу, она неожиданно вспыхнула. Вспышка света ослепила, но жар не окатил волной, полуденница ликовала, радовалась преждевременной победе, заставляя их насторожиться, парни замерли напряженными статуями.
— Что любишь, того не купишь, а чего не любишь — не продашь.
Смешок застрял в глотке Елизарова, улыбка прикипела к лицу, а пальцы вцепились в подлокотники. Он не знает, не догадывается. Сердце Бестужева беспокойно ёкнуло, откашлявшись, он прочистил горло и начал рассуждать, надеясь набрести на ответ.
— Это не что-то физическое, скорее всего совсем не материальное. Каждую вещь можно попытаться купить, выторговать. На крайний случай можно украсть. А что не продается, то можно выбросить, уничтожить. Но по загадке не скажешь, что от этого можно отделаться.
— Наверное это какая-то эмоция, здесь слишком много вариантов, Саня, я… — Надтреснутый голос сорвался, взгляд Славы задумчиво вцепился в подрагивающие у босых ног полуденницы сломанные колосья. — Это не любовь, чего не любишь, спокойно оставляешь и оно не тревожит твою жизнь. Я…
В мягком голосе существа послышалось восторженное ликование, расправляя плечи, дева со смехом приподняла косу, лезвие угрожающе блеснуло, поймав солнечный блик.
— Что любишь, того не купишь, а чего не любишь — не продашь.
— Что будет, если мы не знаем ответа? — Тревога тонким
