Это был наш условный сигнал. Друзья-католики так предупреждали нас, евреев, о близкой опасности: звонили и говорили два слова – "сними шляпу".
Я бросил трубку, забрал свой бумажник с документами на выезд, спустился к женщинам и посадил их в машину. Мы гнали без остановки до самой Домодоссолы, которую, как оказалось, полностью заняли немцы. Узнав об этом, мы остановились в лесу, дождались темноты и постучались в окно к одному патеру. Он укрыл нас в телеге с сеном и так отправил в прекрасную долину Вигеццо, где равнины сменяются холмами, а те – горными кряжами, уходящими за облака. Мы добрались до городка Ре всего в нескольких милях от швейцарской границы и остановились в местной гостинице.
Посреди ночи пришли немцы.
Дальше было самое страшное».
Феликс встал. Письмо дрожало в его руках. Он отложил его и прошелся по комнате, вспоминая мать такой, какой видел ее в последний раз,– уже немолодой, но по-прежнему самой красивой. Они были в колледже Сары Лоуренс. Мама обняла Франческу в выпускной мантии, а потом протянула руку и со счастливым и гордым видом потрепала его по волосам. Напоследок она взяла их за руки и сказала: «Всегда помогайте друг другу». А через час случилась автокатастрофа, и родителей не стало.
Феликс вернулся к дивану и глотнул еще бренди, прежде чем снова взяться за письмо.
«Наши итальянские друзья, как и мы, спали. Они не могли сесть за руль и вывезти нас согласно уговору. Не могли провести через долину и горы до границы или к хижинам альпинистов. Мы с мамой и тетей Энеей бежали в одном белье к станции и спрятались в низком дровяном сарае. Той ночью наступила осень. В долине прошел ливень, стало промозгло и ветрено. Когда немцы стали нас искать, мы покинули наше укрытие и побежали через луг, а потом по железнодорожным путям. Рельсы были нашим единственным ориентиром посреди дикой пустоши.
Знай, что только любовь к тебе, сын мой, заставляет меня возвращаться к пережитому, поскольку я должен снова представить своих любимых женщин – испуганных, окоченевших, спотыкающихся. Еще раз вспомнить твою плачущую мать, беременную нашим первенцем; сестру, дрожащую от холода. Еще раз увидеть, как рельсы и камни ранят их ноги, а в глазах стоит ужас.
Чуть раньше немцы проезжали там на составе, обыскивали пути. Нам уже дважды удавалось уйти у них из-под носа.
Всего в паре километров от границы со Швейцарией железная дорога проходит по вершине небольшого холма, до и после которого со дна долины тянутся опоры эстакадного моста. Нам пришлось перебираться через эти две пропасти, поминутно думая о том, что вот-вот пойдет поезд и нам ничего не останется, кроме как прыгнуть и разбиться насмерть. Когда мы добрались до холма и нашли небольшую поляну, у твоей матери начались схватки. Твой брат преждевременно появился на свет, а у меня не было ничего, чтобы ему помочь.
Он прожил всего несколько секунд, хотя мне в борьбе за его жизнь они показались часами. Там же, под самым высоким деревом, мы его похоронили. Твоя мать так истекала кровью, что я всерьез испугался. Мне пришлось взять ее на руки и нести по второму мосту навстречу ледяному ветру, под шум горной реки, бегущей внизу по обломкам камней. Еле живые от холода, мы добрались до границы, где знакомый таможенник пропустил нас на ту сторону.
С той самой ночи и по нынешнюю пору мы не считаем себя евреями.
Умоляю, пойми меня правильно. То, что случилось в Италии, горячо любимой и любящей нас, могло повториться где угодно. Я больше не желал подвергать жену и будущих детей опасности, которую мы так "легко" преодолели.
Вот и все, что я хотел рассказать о наших тяготах в те времена. Благодаря доброте итальянцев, которые чтят семью и благородство и всей душой презирают навязываемые им правила, девяносто процентов итальянских евреев уцелели. Соседи укрыли их и помогли выжить. Тем не менее семь тысяч человек были отправлены в немецкие концлагеря. Большинство не вернулось оттуда. Еще несколько сотен погибли в самой Италии. Некоторых утопили в наших прекрасных озерах, включая то, что мы с твоей матерью так любили.
Надеюсь, ты читаешь эти строки, будучи стариком. С возрастом начинаешь лучше понимать такие вещи.
Если я был не прав, сохранив наше прошлое в тайне, пусть Господь милосердный покарает меня одного, а тебя, мой возлюбленный сын, твою мать и сестру благословит. Правда в том, что вас я люблю больше всякой религии, всякого бога, больше собственной жизни. Ради вас я готов принять кару небес и ничуть не жалею об этом».
Феликс опустил письмо и в печали задержал взгляд на поддельном Модильяни. Только сейчас ему вспомнилось, что тот тоже был евреем. Почти две тысячи лет человечество квиталось с народом Израиля за смерть Иисуса Христа: крестовыми походами, инквизицией, погромами, холокостом… Наверное, этому не будет конца.
Феликс осушил свой стакан с бренди и пошел в угол комнаты, где на резной стойке лежала семейная Библия. Он закрыл глаза и выбрал страницу наугад. Взглянув на нее снова, он увидел стихи 2:5 и 2:6 Исхода:
«2:5. И вышла дочь фараонова на реку мыться; а прислужницы ее ходили по берегу реки. Она увидела корзинку среди тростника, и послала рабыню свою взять ее.
2:6. Открыла и увидела младенца; и вот, дитя плачет; и сжалилась над ним и сказала: это из Еврейских детей».
У Феликса перехватило дыхание. Так начиналась история Моисея. Как и Феликс, он рос в кругу иноплеменников, однако на то был промысел Божий. Взращенный фараоном, Моисей приобрел знания, благодаря которым смог освободить свой народ.
Феликс взял в руки чашку Петри с нитями из плащаницы. Именно воспитание в вере Христовой дало ему возможность получить их. Он направлялся в лабораторию, и весь его стыд, вся вина и смущение исчезли, словно их и не было.
Страдания невинных за смерть Христа прекратятся, раз Господь дал ему, Феликсу, средство все исправить.
Глава 8
Квартира Росси
Его первой задачей было правильно сохранить нити.
В маленьком тамбуре он быстро накинул халат, вымыл руки и натянул стерильные перчатки. Лаборатория, заставленная оборудованием, встретила его идеальным порядком и чистотой; каждая плитка, хромовая или эмалированная поверхность сияла – Мэгги постаралась. Ему будет очень ее не хватать, но отныне придется здесь все убирать самому.
Феликс раскрыл чашку Петри в хромовом ламинар-боксе, и опять его сердце забилось, когда он, вооружившись крошечным пинцетом, перенес нити в другую такую же емкость, с крышкой из мелкоячеистой сетки. Что-то он увидит, изучая двухтысячелетнюю кровь Христа?
Придется набраться терпения, а для начала – завершить первую процедуру. Феликс открыл дверцу инкубатора-термостата и установил вентилируемую чашку на пустой столик-карусель внутри, потом задал нужные параметры на панели управления. Скоро термостат начнет имитировать условия среды каменного ковчега, покоящегося в церкви Северной Италии.
Когда зазвонил телефон, он бросил на него долгий тревожный взгляд, досадуя на то, что его прерывают. Однако, увидев, что звонят из фойе, все же снял перчатки и поднял трубку. На том конце Сэм, швейцар, доложил о Джероме Ньютоне.
