в приоткрытое окно – путался в занавесках, прятался под подушкой, проникал в сновидения.
А девочка взрослела и была такой обычной, что самой от себя скучно становилось. И вечно проблемы какие‑то одолевали, то одно, то другое. А внутри поселилась тоска по чему‑то потерянному, но такому родному.
А по ночам сны страшные. Снился ей лес, а в нем тени жуткие. Тянули они к ней руки-ветви, шептали что‑то, словно звали пойти в неведомое. Но слов девочка не разбирала, оттого еще страшнее становилось – неужели съесть хотят? А потом исчезал лес и вставала перед глазами дверь – до самого потолка, вековой пылью покрытая, мхом заросшая, паутиной затянутая. И замочная скважина светилась, манила заглянуть. А что же там, за дверью? Какие еще кошмары? И войти тянуло, но страх не давал, отговаривал, остерегал.
Так было страшно, что она темноты бояться начала. Хорошо, что дома у них жила ласковая пятнистая кошка. Словно почуяв, что девочка снова боится кошмаров, приходила она бесшумно, забиралась под одеяло и своим теплом усыпляла хозяйку.
– Как же ты поешь, кошечка, – шептала девочка, засыпая под мурлыканье кошки. – Вот бы и мне так уметь.
Лес этот не давал девочке покоя, все время манил, словно тоже песню ей какую‑то пел, но как только она к нему приближалась, становилось так жутко, деревья будто сдвигались стеной, густели кронами, чернели дуплами, на ветвях их рваными клочьями повисала тьма. В темной чаще что‑то вздыхало, охало, подвывало, хворост трещал под тяжелыми шагами – того и гляди кто‑то выскочит и съест! А это все стражи свой хлеб отрабатывали. С возрастом работы у них поприбавилось, ведь девочка все чаще и чаще стала наведываться, все глубже в лес заходить, вдруг найдет свое старое дерево – и пиши пропало!
Лес тем временем так загустел, что во тьме его уже не встретишь ни зверя, ни птицу. А со стражей почти все листья опали, ветви болели и скрипели, а в корнях жучки завелись. Пришлось старикам своей физической формой заняться: на здоровое питание перейти и по утрам бегать, протаптывая лесные дорожки.
– Эх, куда ж наши белочки подевались? – сокрушались стражи. – Раньше они по лесу бегали, а теперь мы. Вот времена были…
В ту пору совсем повзрослела девочка. Родителей уже не было на этом свете, только вот лес и остался да пятнистая кошка. Девочка даже и не представляла раньше, что кошки могут так долго жить. А та знай себе на солнышке полеживает, шерстку облизывает да ходит, где захочет, – дикая, свободная. «Вот бы и мне так уметь», – снова думала девочка.
Как‑то раз гладила она кошку и на ее облезшем от времени ошейнике впервые заметила ключики странные, старые, затертые. Как такое может быть? Ошейник этот на кошке давно, а ключей девочка прежде не видела. Или… просто не смотрела? Кто же мог повесить эти ключики? Только мать с отцом, больше некому.
Пошла девочка к соседке тете Зине, к которой все за советом ходили. Дверей в домах никто не запирал, поэтому прошла она сразу на кухню, а тетя Зина там ароматный, дымящийся суп в кастрюле помешивает. Повернулась к девочке, колыхнув пышной грудью, – в одной руке поварешка, другая уперлась в бок в цветастом халате. На голове у тети Зины начес, в челке бигуди болтаются, а на ногах – шерстяные носки и такие же цветастые тапки.
– Чего пришла? – сдвинула брови соседка.
– Да совета вашего спросить. – И протянула девочка ключи на раскрытой ладони. – Совсем я себя потеряла, запуталась. Остались у меня ключики от родителей, чувствую, плохо это – родителей нет, а ключики есть. Помогите мне дверь найти.
А тетя Зина отвернулась и давай дальше яростно суп мешать, аж брызги полетели.
– Я заплатить могу, – робко предложила девочка.
– Сама лес нагородила, сама дверь и ищи, – грозно сказала тетя Зина. – Пять тыщ с тебя. И домой ступай.
Ничего не поняла девочка, вышла, плачет, взмолилась небу: «Небо, Солнце, матушка Земля, помогите мне найти ответ». Таким искренним и сильным был ее зов, что солнце вдруг ярче засветило, ручьи зажурчали. Ветер расплел волосы девочки, засмеялась она и словно впервые за много лет вдохнула полной грудью.
И с того дня стала девочка везде знаки видеть, как будто говорил с ней кто‑то мудрый, подсказки давал разные: то надпись на стене, то строчка из песни, то слово прохожего. Люди интересные ей на пути попадались, такие вещи говорили, о которых девочка раньше не слышала, но которые почему‑то казались знакомыми. Внутри будто маленький огонек зажегся и вел ее вперед, как маяк, как клубочек путеводный.
Стала девочка вспоминать, как чудеса с ней в детстве происходили. То ли было это, а то ли приснилось, что с луной она говорить умела, деревьям пела песни, а они ей подпевали, с ручьем могла болтать дни напролет, язык зверей и птиц понимала.
Сначала девочка подумала, что не воспоминания это, что пора ей к специалисту обращаться. Но добрые люди посоветовали начать с гимнастики, босиком по росе бегать, больше танцевать и петь. А она петь совсем не могла, только песнь леса слышала и тихонечко ей подшептывала.
Решила рисовать, взяла холст, кисти, краски. Поначалу выходили лишь мрачные кляксы, а в них – вся ее боль, все потери, все непонимание. Словно рисовала девочка не кистью, а самой душой своей, перекладывала на холст все, что гложет изнутри. И боль потихоньку уходила. Вот уже и образы стали светлее и цвета ярче, веселее. Словно преображалась душа девочки, а вместе с этим и ее картины. Рисует она и песнь леса себе под нос мычит, радоваться стала, силой наполняться.
А в один день проснулась, посмотрела на свои картины, самое красивое платье надела, косы расплела и сказала себе, в зеркало подмигнув: «Не хочу больше бояться, умру так умру». Взяла ключи и пошла в лес!
Не боясь ни шорохов, ни темноты лесной, ни чудищ, направилась девочка в самую чащу. Встали стеной старики-стражи, скрипят ветками, дорогу заслоняют.
– Зачем пришла? – воют страшными голосами. – Уходи, маленьким девочкам здесь не место.
– Я больше не маленькая, – смело ответила девочка, хотя у самой коленки тряслись. – Мне надо войти в этот лес. Пропустите!
– Маленькая, для нас всегда маленькая, – упрямились старики.
И тут девочка неожиданно для самой себя и для них бросилась к стражам и давай обнимать их, к шершавым стволам прижиматься, кору гладить.
– Милые мои, родненькие, я же всю жизнь с вами прожила, да у меня роднее вас никого нет, я не буду больше вас бояться!
Растаяли суровые стражи. Покраснели от смущения те немногие листья, которые на них еще оставались. Переглянусь старики друг с другом.
– Мы поняли: время твое
