просто так она бы не сдалась. Не тот характер. «Упрямая ты у меня. В папку вся», — частенько говорила ей мать. И Сольвейг гордилась этим. А значит прогнуться под бандитов — то же самое, что предать память отца. На это она пойти не могла. Даже ценой жизни.
А еще ей было стыдно. Не выдержала пыток, рассказала, где искать парня. Теперь и его тоже убьют. Даже то, что он маг не поможет. У Кракена есть свои маги. А еще ему покровительствует кто-то из аристократов. Поговаривают, что сам князь Лобанов. Но Сольвейг в это не верила. Не может такого быть, чтобы сам глава «Ока» связался с какими-то бандитами!
А парня жалко. Он милый. И добрый. Денег дал больше, чем они сговаривались. Хватило купить хорошей еды для мамы и рассчитаться с лекарем за помощь. Только теперь все это зря. Без ее поддержки и ухода мама умрет раньше отведенного старым Роком срока.
Сама Сольвейг не боялась умереть. Смерть — избавление от пыток и боли. Вот их она боялась до умопомрачения. Дыхание перехватило спазмом, сердце забилось быстро-быстро. Девочке захотелось стать очень маленькой и незаметной, забиться в какую-нибудь щелку, чтобы ее не нашли мучители. На одно мимолетное мгновение ей даже стало легко и смешно от мысли, как глупо будут выглядеть ее палачи, когда не увидят на месте свою жертву. И что с ними самими потом сделает Кракен. Хорошо бы, чтоб как в видениях. Вырвать им ребра и вытащить наружу легкие. Они этого заслуживают! Боги, если вы есть, накажите их! Пусть они сдохнут!
А ведь до некоторых пор Сольвейг удавалось выкручиваться, избегая пристального внимания портовых сутенеров и мелких бригадиров. Она специально уродовала себя рваной одеждой, грязными растрепанными волосами, измазанным сажей и уличной пылью лицом. Даже кличку получила обидную – Чуня. Но ее это абсолютно не трогало. Главное, чтобы не приставали, не лезли к ней. Девочка знала и видела, чем заканчивается для ее сверстниц внимание хозяев трущоб.
Вот только Рыбу провести не удалось. Наметанный глаз бандита быстро приметил под рваным тряпьем и густо размазанной грязью распускающийся цветок. С тех пор жизнь Сольвейг стала невыносимой. А главное, она понимала, что сопротивляться бесполезно. Другого пути у нее все равно нет. Рано или поздно все закончилось бы или подпольным борделем или, того хуже, продажей в Империю.
А девочке хотелось сказки! Чтобы любовь, свадьба, белое платье и цветы, как у принцессы из книжки, которую ей подарил отец. Как же давно это было! От той жизни ничего не осталось. Лишь эта, тщательно хранимая Сольвейг детская книжка с красочными картинками и старый, потрепанный, когда-то порванный, а затем заботливо зашитый неумелой детской рукой, школьный ранец. И яркие воспоминания об одном дне, когда она с папой и мамой ходила покупать к своему первому учебному году платье, этот ранец и всякие нужные и такие красивые мелочи для школы. А потом они ели мороженое в кафе. Мама была в легком воздушном сарафане красивая и счастливая. Она много смеялась и прижималась к папиному боку. А он с нежной любовью смотрел на нее и на Сольвейг. И рядом с ним было так хорошо, так тепло и надежно. Как не было больше никогда в ее короткой жизни.
И вдруг наступила та страшная ночь, когда пришли из порта и сказали, что папин сейнер не вернулся из моря. Полгода они жили верой. А вдруг! Может папу выбросило на один из островов или он попал к пиратам? Лучше так! Оттуда можно спастись, вернуться! Но с каждым днем надежда таяла, пока не исчезла совсем. Мама начала сдавать. Жить становилось все тяжелее. Маминого заработка швеи едва хватало, чтобы кое-как сводить концы с концами. Она стала брать подработки. Им пришлось съехать из квартиры. Сначала в комнату в общежитии для портовых рабочих. А потом, когда мама заболела и совсем слегла, в сырой каменный мешок в полуподвале с маленьким оконцем и заплесневелыми летом и заледенелыми зимой стенами.
Маме становилось все хуже и хуже. Сольвейг давно бросила школу и научилась зарабатывать сама. Она бралась за любую работу. Разносила письма и тяжелые посылки, разделывала рыбу в порту, собирала и продавала всякий хлам. Этих денег едва хватало рассчитаться за жилье, на еду и иногда, когда у мамы случались приступы, на лекаря.
Трущобы припортового города — жестокое место, где время будто остановилось. Облезлые стены домов, затянутые грязными тряпками или забитые досками от ящиков окна. Лабиринт грязных узких переулков, затерянных среди гор мусора, где можно в любой момент получить острой заточкой в живот. Жизнь здесь не давала ни малейшего шанса на нормальное детство.
Сольвейг как-то удивительно легко удалось сдружиться с местной шпаной. Злобные и беспощадные, как крысы Заброшенных земель, мелкие уличные хищники ценили только силу. Щуплая девочка не была сильна. Все-таки когда-то она росла в тепличных условиях. Зато Сольвейг имела хорошие связи среди рыбаков и портовых рабочих, обладала хитростью, изворотливостью, упорством и бесстрашием. Она никогда не лезла в разборки между детскими бандами. Не состояла ни в одной из них. Зато каждый из малолетних бандитов знал, что если обратиться к Чуне, она всегда поможет. Договорится с лекарем залатать пробитую в драке ножом бочину, поможет в реализации ночного улова, подскажет, где можно относительно легко и безопасно взять хорошую добычу. Потому и удавалось девочке избегать до поры до времени навязчивого внимания Рыбы.
И все-таки кто-то ее сдал. Скорее всего, за место в банде. Портовых в трущобах боялись и ненавидели, но каждый девятый мальчишка из десяти мечтал стать бойцом Кракена. Видимо, соблазн сытой и вольготной жизни оказался выше уличных понятий. Да и не большой грех это поделиться с уважаемыми людьми информацией. А бандиты — люди уважаемые. Это не псы-дознаватели из «Ока».
Послышались шаги и голоса. Девочка в страхе замерла. Ну, вот и все. Сейчас опять будет много боли, а потом несущая облегчение смерть. Скорей бы уже. Сольвейг даже на мгновение показалось, что рядом с ней, улыбаясь, стоит Хель. Богиня посмотрела на нее и, покачав головой, исчезла. Растворилась в черном тумане. Но какая же она красивая! И взгляд у нее вовсе не замораживающий, а скорее любящий и нежный.
— Как она? — сквозь вязкую дурную муть в голове эхом раздался смутно знакомый голос.
