в первоначальное единство индоевропейских наций, благодаря лингвистике, приобрела значение весьма правдоподобной гипотезы, было совершенно естественно исследовать события, расчленившие первобытный народ, также при помощи филологических данных и разрешение вопроса о происхождении народов включить в проблему о происхождении языков.
Но уже в вопросе о происхождении языков от одного предполагаемого общего первоначального языка взгляды ученых были и остаются различными. Когда отвергнуто было мнение о том, что расчленение могло произойти чисто механически, путем выделения некоторых частей первоначального народа, стали с недавнего времени искать постепенно расчленяющий элемент преимущественно в местных стремлениях к звуковым изменениям или к новообразованиям в языке. Подобные стремления, как показали исследования в области истории немецкого языка, могут, конечно, вызвать различия диалектов: а подобные различия в наречиях в состоянии постепенно расшириться до такого различия, которое выражается в образовании совершенно различных языков. Теперь является вопрос: как возможно себе представить, при подобном процессе, вылущение, так сказать, более или менее законченных национальных образований из одного первобытного ядра? Если мы вглядимся внимательно в характер примитивных культур, то для нас не будет никакого сомнения в том, что всюду основой их сущности и дальнейшего развития было естественное распадение народа на племена, роды, семьи. Эта первобытнейшая из всех основ должна была прежде всего другого оказывать свое влияние также и при образовании наций; на это указывают уже распространенные во всем индоевропейском мире этногонические предания. В каком, однако же, отношении естественное расчленение стояло к выделению языков? В этом-то пункте исследования в области языка нуждаются, кажется, в расширении своих приемов.
Само собою понятно, что более общая и хорошо обоснованная гипотеза в этой области является существенной предпосылкой для ответа на вопрос о первоначальной родине индоевропейцев: сличением предполагаемого богатого запаса слов первоначального языка и указанием на особенности европейского или азиатского климата или на флору и фауну этих частей света никогда невозможно будет решить этот вопрос. По крайней мере, требуется предварительно выработать определенный взгляд на следующее: каким образом отдельные нации выросли из первоначального народа (Urvolk) и пошли навстречу своей судьбе, каких размеров следует себе представить те пространства, в пределах которых могло осуществиться распадение, и многие другие вопросы в этом роде.
Это все такие вопросы, отвечать на которые не дело национального историка. Для последнего достаточно, если наука сравнительной филологии даст ему истинную картину тех условий, при которых могла развиваться культура отдельных наций по отделении их от общего первоначального народа.
Однако же пока и эта картина еще далеко не ясна, потому что далеко еще ясно не отграничено количество и значение общего запаса слов, из содержания которого можно бы было безопасно набросать общие контуры этой картины. Тем не менее, исследуя самые неоспоримые показания со стороны их культурно-исторического содержания, мы будем ближе всего к истине, если признаем культуру каменной эпохи принадлежностью молодых наций. Из металлов для украшения, кажется, неизвестны были ни золото, ни серебро; из полезных металлов не было, наверное, железа, а вероятно, и бронзы; медь, по-видимому, была уже в употреблении как металл для украшения. Орудия и оружие выделывались из камня; по этой причине из наступательного оружия знали только молот, пращу и топор. Таким образом, эта ступень индоевропейской культуры, рассматриваемая с точки зрения доисторической археологии, была приблизительно такая же, как культура индейцев Северной Америки; известна была самородная медь, но она не имела никакого влияния на развитие особого стиля орудий или оружия.
Обращаясь к экономической сфере, мы полагаем, что можно почти совершенно безошибочно установить, что индоевропейские нации, в момент своего расчленения, находились в кочевом состоянии. В хозяйстве водились коровы, овцы и, быть может, также козы, которых приручали целыми стадами; как на домашнее животное смотрели, конечно, только на собаку, которая главным образом употреблялась для охраны скота, известны были также лошади и свиньи, хотя вряд ли в совершенно прирученном состоянии; разведение свиней становится хозяйственной потребностью только при оседлой жизни, а ездить верхом на лошади не умели ни греки Гомера, ни индийцы Ригведы. В общем, мы имеем, таким образом, перед собой тот круг животных, из которых без затруднения могла образоваться группа культурных животных в среднеевропейский каменный век.
Здесь, как и всюду, кочевое состояние отнюдь не исключало того, чтобы случайно не обрабатывались кое-какие поля. Это было побочное занятие, к которому, весьма вероятно, могли быть применимы те сведения, которые прежде образовались о флоре страны, хотя при этом не могло быть и речи о хлебопашестве как о важной хозяйственной деятельности. Так, напр., мы думаем, что названия ячменя, проса, мака, льна, быть может, бобов и лука наверняка индоевропейские. Понятия «пашня», «плуг», «боронить», «сеять», «косить», «молоть», напротив, получили свое выражение в языке уже позднее, и древнейшие формы слов, соответствующие этим понятиям, составляют уже особое достояние южных и северных европейских языков. Поэтому становится очень вероятным, что только западные индоевропейцы сделали некоторые успехи в земледелии, поскольку таковые были совместимы с каменной эпохой[16], но успехи эти с современной точки зрения могут считаться только примитивными.
Экономическая жизнь кочевого состояния уже, однако, дала возможность сделать много приспособлений и предпринять ряд мелких мер для повышения жизненной обстановки. Все это совершилось в сфере семьи и рода, передавших их дальнейшим потомкам. Под сенью мирной родовой жизни женщины пряли и плели, выделывали волчьи шкуры, ткали грубую пряжу или выбивали из выдерганной овечьей шерсти род войлочной ткани; известны были также начатки гончарного ремесла, не было недостатка и во многих пестрых украшениях для руки и уха. У мужчин, напротив, самым искусным занятием было тележное мастерство; почти ни в чем другом индоевропейские языки не представляют такого сходства в словах и понятиях, как в области этого занятия. Разумеется, эти экипажи не были еще даже и самыми грубыми экипажами в нашем смысле; ось вертелась вместе с колесами, и на далеком расстоянии можно было слышать, как еще и теперь в степях Азии, скрип и стон едущих домов.
Если германцы переселились из дальних мест в свою доисторическую родину при Балтийском и Северном морях, то можно прежде всего допустить, что они передвигались с пастбища на пастбище в таких именно экипажах. Важнейшим результатом этих переселений должно было быть отпадение от родственных наций, связанных общностью языка, прежде же всего от эстов и славян. Это – такие события, подробности которых еще решительно оспариваются и покрыты мраком; по новейшим исследованиям кажется даже, как будто совокупность западных индоевропейских народов еще до ее распадения позаимствовала слова и вместе с ними и культурные понятия у другого первобытного народа; по крайней мере, иначе трудно
