как она замечает меня и машет рукой, чтобы я подошел. Уже через пару секунд я вижу рядом с ней Пита в наручниках. Два охранника держат его под локти и эта ситуация кажется глупой, потому что этот улыбающийся светловолосый парень просто не может причинить кому-то вред, но я знаю правду. Знаю, почему на него надеты наручники. И это расстраивает меня.
— Я благодарила Пита за чудесный торт, — объясняет мне Энни, протягивая свою руку.
Пит улыбается.
— Мне самому было полезно заняться чем-то обычным. По крайней мере, мне так говорят… — он будто вылетает на пару секунд из реальности, его лицо снова становится хмурым, а охранники сильнее сжимает его руки, но все отступает, и вот он снова улыбается нам.
— Это не торт, а шедевр, — с улыбкой говорю я, хотя глубоко в душе мне становится больно.
Они ведь могли сделать то же самое с Энни. Сделать так, чтобы она возненавидела меня. Лишить меня единственного смысла в жизни. Но они искалечили Пита, серьезно ранив при этом Китнисс. Умный ход, но такой жестокий, что начинает тошнить.
Я почти не говорил с Энни о том времени, когда она была в Капитолии, но из пары случайных фраз, выроненных во время разговоров, мне стало понятно, что если бы не Пит, я бы никогда больше не увидел ее. Они были вместе и, возможно, только поэтому выжили.
— Я вспоминал истории о вашем дистрикте, которые рассказывала мне Энни в Капитолии, когда делал его. Мне хотелось сделать что-то в духе того места, откуда вы приехали.
Я уже было подумал, что Энни сейчас начнет нервничать, но она одновременно серьезно и с улыбкой ответила:
— Можешь быть уверен — у тебя получилось.
Она протянула ему руку, но охранник остановил ее и оттолкнул Пита назад. Энни усмехнулась.
— Ой, да ладно вам! Этому парню я свою жизнь доверила бы, а вы не разрешаете мне пожать ему руку?
— У нас приказ, — серьезно ответил один из охранников.
— Ах, значит приказ? Вы находитесь на моей свадьбе! Здесь командую я и мой муж, ясно? Так что отойдите от него, если не хотите, чтобы я вызывала президента.
Я вдруг узнал в этой «мятежнице» прежнюю Энни, которую я знал до Игр, до восстания, до того времени, когда наша жизнь превратилась в ад.
— С ней лучше не шутить, — усмехнулся я и заслужил в ответ улыбку.
Охранники на секунду замешкались и Энни, растолкав их, не просто пожала Питу руку, а крепко обняла его.
Его руки были в наручниках, поэтому обнять ее в ответ он не смог, а просто положил свою голову ей на плечо и прошептал: «Спасибо».
И я не боялся, что он причинит ей вред, потому что она каждой клеточкой доверяла ему. А мы с ней были одним целым. Официально, начиная с сегодняшнего дня и навечно.
Наконец, Энни отпустила его, потрепала по волосам и бросила злой взгляд на охранника:
— По-вашему, произошло что-то страшное или опасное? — ей никто не ответил, и она осталась довольной. — Пойдем, — она протянула мне руку и оглянулась назад, помахав Питу рукой. Он с улыбкой кивнул ей в ответ и, подхваченный под локти, побрел в другую сторону.
— Считаешь, что я сумасшедшая? — вдруг спросила меня Энни, заходя в наш отсек и закрывая за собой дверь.
— Считаю, что ты самая лучшая и не могу поверить своему счастью.
— Ты мне льстишь, — с улыбкой проговорила она и потянулась к моим губам.
— Нет, я просто люблю тебя, — ответил я прежде, чем поцеловать ее.
— Тогда покажи, как сильно, — прошептала она и обвила мою шею руками.
И счастье, которое я чувствовал пару часов назад показалось мне ничтожным, по сравнению с тем, что творилось у меня в душе сейчас.
* * *
— Теперь все изменится?
Я уже засыпал, но тихий голосок Энни меня разбудил.
— О чем ты?
— О нас с тобой. О Тринадцатом. О Панеме, — она подняла голову, чтобы увидеть мое лицо.
— Не думаю, что наша свадьба как-то повлияет на восстание, милая, — я улыбнулся и заправил ей прядь волос за ухо. — В Тринадцатом теперь разве что станет немного веселее, а мы с тобой… Вряд ли у нас что-то изменится. Ну, если не считать того, что я буду любить тебя с каждым днем все сильнее и сильнее.
Она улыбнулась, но я понял, что ей хотелось услышать совсем другое. Потом она грустно вздохнула, положила свою голову мне на грудь и продолжила пальчиком выписывать на моем теле какие-то узоры.
— А ты бы хотела, чтобы что-то изменилось? — спросил я у нее через пару минут.
— Не знаю. Я и так счастлива… — она пожала своими плечиками.
— Но…
— Нет никаких «но», — ответила она и еще раз грустно вздохнула.
— Энни, — я взял ее за подбородок и повернул лицом к себе. — Если ты хочешь сказать мне что-то — говори. Ты же знаешь, я пойму.
Она отвела глаза в сторону.
— Это такая глупость, Финник… — она замолчала, но заметив, что я все равно ее слушаю, опять посмотрела мне в глаза и еще раз вздохнула. — Мегз говорила, что нам нельзя заводить детей. Не то чтобы я была с ней не согласна, но сейчас ведь другое время. Я не думаю, что Игры проведут еще хотя бы раз.
Я не ожидал, что она заговорит об этом, поэтому какое-то время переваривал информацию. Энни, заметив мою реакцию, расстроилась, отвернулась и прошептала: «Забудь». Я приподнялся на кровати и взял ее за руку, развернув лицом к себе.
— Ты хочешь завести ребенка, Энни?
Она отвела взгляд в сторону.
— Я не хочу на тебя давить. Пусть все будет так, как есть.
В ответ на это я усмехнулся, и она расстроилась еще сильнее, поэтому я поспешил исправиться:
— Милая, неужели ты думаешь, что я не хочу этого? Неужели ты думаешь, что есть на свете что-то более желанное для меня, чем ребенок? — она, наконец, снова посмотрела на меня с каким-то детским трепетом и дотронулась рукой до моей щеки.
— Правда?
— Правда!
— И ты не боишься, что твой ребенок родится в этом месте и что у него не будет всего того, что было у нас?
— Пусть так, но зато у него будет самая лучшая мама на свете.
По щеке у Энни потекла слезинка, и я стер ее поцелуем.
— И если вдруг я забеременею, ты не испугаешься и не расстроишься? — она снова заглянула мне в глаза.
— Я буду самым счастливым человеком на свете.
— Даже если это произойдет совсем скоро?
