когда они вышли из кафе и пошли через всю деревню к ее дому. Она очень надеялась, что от холодного воздуха хоть немножечко протрезвеет, но пока была вынуждена цепляться за Лаврика и подавлять приступы глупого смеха. — Я умру, если он узнает, что я столько выпила.
— Это ты не говори Егору, — сказал Лаврик, очень сосредоточенно переставляя ноги, которые и его тоже не совсем слушались. — Я же обещал ему, что буду присматривать за тобой, а сам … Держись! — завопил он, когда Ника споткнулась снова и почти рухнула ему на руки, и вдруг захохотал, прижимая ее к себе, и она вместе с ним, сама не зная, отчего. — Нет, Никанор Палыч, мы с тобой сегодня просто отвратительно пьяны. Хорошенькое начало взрослой жизни, а?
— Да здравствует взрослая жизнь! — провозгласила Ника, воздев кверху кулак.
С неба в ответ на ее слова хлынул проливной дождь.
— Ника, бежим! — дернул ее за собой Лаврик. — Бежим!
Они добежали до летнего домика, стоящего у Лаврика во дворе, с хохотом заскочили туда, стали вытирать с себя и друг с друга воду…
— Вот это был забег, — смеялся Лаврик, наблюдая за тем, как она отжимает мокрые волосы полотенцем, которое он ей дал, и одновременно включая электрокамин. — Вот это ты бегунья, Ника, ну ты даешь, я никогда не видел, чтобы девчонка так резво бегала на каблуках!
— Я настоящая мокрая курица! — возмущалась и одновременно смеялась вместе с ним Ника. — Лаврик, мы же тут замерзнем насмерть! У меня зубы стучат!
Но он уже накрывал ее плечи маминой кофтой и тащил к камину, от которого поднимался теплый воздух.
— Садись. — Ника послушно плюхнулась на диван, вытянула к камину руки. — Грейся.
— А ты? — тут же озаботилась она.
— И я. — Лаврик стащил с себя мокрую рубашку, натянул старую футболку поверх мокрого тела и, сев рядом с Никой, тоже вытянул руки к камину, как к костру. Ника доверчиво положила голову ему на плечо, и он машинально обнял ее и погладил по спине. — Сейчас немного обсохнем и я отведу тебя домой. Мамину кофту потом вернешь. В ней пойдешь.
— Лаврик, миленький, неужели мы скоро расстанемся? — сказала она, вдруг неожиданно чувствуя, что готова расплакаться от осознания того, что вот-вот потеряет своего лучшего друга, и подняла голову, чтобы поглядеть на него. — Мы ведь не потеряемся, правда? Я буду так скучать!
— Да с чего бы мы потерялись! Ведь не на другую же планету летим, найдемся! — сказал он возмущенно. — Никуда мы не денемся друг от друга, вот увидишь, Никанор Палыч, я тебе обещаю и клянусь!
Лаврик порывисто потянулся, чтобы поцеловать Нику в холодную от дождя щеку…
Ни она, ни он не поняли, как вышло, что вместо щеки под его губами оказались ее губы.
ГЛАВА 8. НИКА
Как влюблённость старо, как любовь забываемо-ново:
Утро в карточный домик, смеясь, превращает наш храм.
О мучительный стыд за вечернее лишнее слово!
О тоска по утрам!
(Марина Цветаева)
Ника сидела на диване, обхватив колени руками, и уткнувшись в них, горько плакала. Растрепанный и злой Лаврик ходил туда-сюда по комнате, ероша волосы, чертыхался от беспомощности, садился рядом, вставал, снова садился…
— Ник, да хватит! — взорвался он наконец. — Прекрати реветь, слезами тут не поможешь!
— Я — ничтожество, Лаврик! — Голос ее осип, но она повторяла эти слова снова и снова, вытирая слезы о подол платья, которое больше не наденет никогда, потому что слишком о многом оно будет ей напоминать. — Я — последняя дрянь, я предательница, я самая настоящая предательница!..
Лаврик опустился на диван рядом с ней, и Ника неосознанно отстранилась, но тут же всхлипнула, устыдившись себя, кинулась к нему на шею и зарыдала еще горше.
— Лаврик, что мы наделали? Как мы могли?..
— Тише, тише. — Он погладил ее по голове, такой же растерянный и ошарашенный, как и она, и такой же слишком хорошо понимающий, но все же не осознающий до конца, что только что между ними произошло. — Мы просто. Мы… черт… Ника, я не знаю, я…
— Я — дрянь, — выговорила она глухо ему в шею. — Я — тварь. Я — шлюха. Я…
Лаврик сжал ее волосы и потянул голову вверх, причиняя боль, заставляя замолчать, чтобы не слышать этих мерзких слов.
— Все, перестань, слышишь меня? — Его голос был резким, как клекот птицы, в черных антрацитовых глазах горела злость. — Это я виноват! Ты вовсе не… шлюха и не смей так говорить о себе! Это я, и я скажу Егору, когда он вернется…
— Дачтоты скажешь?! — вскричала Ника, отталкивая его от себя так же порывисто, как только что обнимала. — Что виноват только ты, то есть ты меняизнасиловал? — Она яростно замотала головой, спутанные волосы упали ей на лицо. — Нет, нет, Лаврик, это я, это все я! Яизменила своему парню с его лучшим другом, ялишилась с ним девственности, я…
Ника съежилась на диване и закрыла лицо руками.
— Господи, — она застонала, как смертельно раненый зверь, — господи, что я скажу Егору, как я посмотрю ему в глаза?
Она снова зарыдала, и Лаврик встал и снова начал расхаживать туда-сюда, не зная, что сказать.
То, что они натворили, было ужасно. Отвратительно. Мерзко. Но как бы то ни было Ника была права: они были виноваты оба. Они и осознание конца целого периода их пока еще такой короткой жизни, они и неясная тоска по близкому человеку, которого вот-вот потеряют, они и алкоголь, разогревший кровь… А когда все кончилось, и они оба поняли, что наделали, реальность окатила их холодом сильнее любого дождя.
— Он не простит нас, — прошептала Ника себе в колени. — Я бы себя не простила.
— Ты любишь его. — Лаврик не спрашивал.
— Больше всего на свете… — Она заталкивала, заталкивала в себя новое рыдание, и повернула голову, чтобы посмотреть на Лаврика, только когда у нее это получилось. — Вот только я изменила ему, Лаврик. Я предала его, и когда он позвонит мне, я скажу…
Но он уже подскочил к ней и перебивал, ухватив за плечи и зло, безумно тряся:
— Мы не должны признаваться! Не должны, поняла меня, и мы не скажем! — Ника попыталась что-то сказать, но он не позволил, затряс еще сильнее, почти пугая ее своей яростью и болью. — Нет. Нет! Этого больше не повторится. Это была ошибка, о которой жалеем мы оба, но это былаошибка!
— Лаврик…
— Ты думаешь, я не чувствую себя предателем? — выкрикнул он ей в лицо. — Думаешь, я не знаю, что я наделал?
Лаврик
