московских приемников-распределителей, впоследствии писатель. «Никто не ждет так сильно лета, никто не любит его так, как ждут и любят беспризорники»18.
С первым весенним солнцем они отправлялись на юг. Когда кончалось лето, возвращались в большие города, чтобы перезимовать в приемнике-распределителе или в детском доме: там можно согреться и прокормиться. А весной снова отправлялись в путь. Эти «сезонные бродяги» (сезонники) после первых поездок хорошо знали области, по которым пролегал их путь. В голове у них была карта железных дорог, по которым они периодически ездили то в одну, то в другую сторону, и станций, где можно было «запастись провизией» (прося милостыню или воруя) или перезимовать. В середине 1920-х годов Маро (псевдоним М. И. Левитиной) в своей книге обобщила имеющийся на тот момент материал о беспризорности и заметила, что у этих детей и подростков формируется особое географическое представление о Советском Союзе:
Волны детей направляются в Крым, на Кавказ, в Ташкент. Не устроившись там, они возвращаются, но не в исходный пункт, не на родину, а в центральные губернии или на Украину. Беспризорный ребенок и подросток изучил своеобразно географию Союза, изучил ее на опыте, действенно. Для этого беспризорного родина, как одно место, почти пустой звук19. Найти ночлег
Для беспризорных, сошедших с поезда в Москве, Казани или в каком-то другом городе, главная проблема заключалась в том, где укрыться от холода и переночевать. В начале 1920-х годов холодными зимними вечерами улицы были пусты: не у кого попросить милостыню, да и грабить некого. У вокзалов, среди почерневших от копоти сугробов, шныряли лишь беспризорники, озабоченные поиском места для ночлега. Список мест, где можно было переночевать, длинный: вагоны стоящих в тупике поездов, брошенные на реках баржи, подъезды и подвалы домов, старые деревянные бараки, да просто улица, а если повезет — улечься под балконом, в мусорном баке, на кладбище и так далее; или свернуться калачиком под деревом, где поутру найдут замерзшее, припорошенное снегом тело (многие дети, как свидетельствуют фотодокументы, таким образом погибали). Любимым местом ночлега у беспризорных были асфальтовые котлы, которые в те годы в большом количестве стояли на улицах Москвы. Вечером, когда рабочие уходили, беспризорные собирались вокруг горячих котлов, чтобы погреться, а когда котлы остывали, забирались внутрь, чтобы переночевать, тесно прижавшись друг к другу. Беспризорные и вожделенный асфальтовый котел — один из характерных образов того времени, его можно увидеть на фотографиях и в рассказах, например в «Асфальтовом котле» Виктора Авдеева. «Небось видал на улицах котлы, в которых асфальт варят? Ваш брат беспризорник частенько в них ночует. Вот туда свалим всех скопом, разведем огонь и… переплавим», — говорит один из героев повести20.
Им, беспризорным, приходилось нелегко, особенно по ночам, когда патрульные отряды, состоявшие, как правило, из сотрудников ЧК, а с 1922 года — ГПУ, а также членов организаций по «борьбе с беспризорностью», рабочих и комсомольцев, пытались выманить их из укрытий. 25 марта 1926 года в газете «Правда» появилась статья, описывающая один из ночных рейдов и передачу задержанных детей в приемник-распределитель. Патрульный отряд возглавляла Ася Калинина, руководитель Совета по оказанию помощи голодающим детям, молодая большевичка в характерной кожанке, вооруженная револьвером.
В вечерней пронизывающей изморози угасающе мелькают пожелклые дуговые фонари. У подъезда вокзала насторожилась группа сотрудников МОНО, милиционеры, комсомольцы. Тихо переговариваются, стараясь быть неуслышанными ни носильщиками, ни шмыгающими всюду беспризорными.
Полторы тысячи комсомолок и работниц мобилизовано. Всю ночь работать по городу придется.
Из серо-промозглого тумана вырисовывается большое пятно идущей массы. Начальник ОДТООГПУ делает распоряжения.
— Стрелки охраны — цепью по путям. Группы работниц — по отдельным тупикам к запасным составам, — разъясняет районный инспектор-женщина МОНО.
— Товарищи, подход к беспризорным должен быть особо мягким, непринудительным. Мы берем милицию и железнодорожную охрану только как путеводителей, знающих обстановку и места скопления беспризорных. Всеми силами стараться уговорить ребят идти за нами в приемники.
Точно в сражении двинулись. Идут... Оцепляют первый состав... Хлопают двери вагонов...
Вот маленький темный комочек вывалился из вагона, юркнул под колеса, покатился через пути. За ним ринулся комсомолец.
— Стой... да погоди же ты... шкет... Эй, товарищ!
— Пусти! — заячье-детский вскрик. — Ступай к чертям! Опять облава!.. Сволочи!..
На помощь мчалась девушка в красной косынке. Выхватила и закрыла собой малыша, как наседка.
— Товарищ, нельзя так с детьми... вы забыли инструкцию...
Беспризорный исподлобья глядел на обоих и пытался захныкать.
— Да-а-а... Обормот! Инструкции не знаешь, — подхватил он упрек девушки.
— Я... что ж... Я только схватил его, — смущенно оправдывался комсомолец. — Потому бежит, как белка... Не рассчитал.
По составам мелькают огоньки. Это со свечками в руках девушки осматривают вагоны, полки, под лавками.
В дежурке ГПУ «накапливается материал». Окруженные комсомолками и работницами вваливаются туда группы «изъятых» малышей. Чудовищные лохмотья, страшные, бледно-грязные лица, трясущиеся от холодной дрожи обрывки рукавов, подкладки. Вот привели черного от угольной пыли, со скомканным гневом лицом малыша, похожего на подземного гнома.
— Ваваа… га… вв-авв… — глухо мычал он.
И вдруг прыжком бросился на милиционера.
— Берегись! — раздался девичий крик, — у него нож! Всю дорогу мне грозился... Глухонемой...
— Как это он вас не ударил? — удивляются отнимающие у озверевшего глухонемого нож. — Они это разом...
— Не знаю, — сконфуженно говорит девушка комсомолка. — Я дорогой спокойно с ним говорила, — понял видно...
Вводят веселого, жизнерадостного мальчугана, с розовощеким, хоть и грязноватым лицом. Заячья шапка придает ему особо мягкий, пушистый вид.
— Пустите, — улыбаясь говорит он, — я сейчас вернусь сам. Вот только шамовку отнесу, что послали меня купить.
В руках у него кусок ситного и колбаса.
— Вот ей-богу вернусь. Ну что я — не понимаю, что в приемнике лучше, чем здесь валяться? А если не отнесу вот это, что купил, — вором меня будут в «шпане» считать. Пустите.
— Где ты его взяла? — спрашивает Калинина девушку.
Та, распахнув от волнения пальто, сообщает о только что выдержанной схватке.
— С женщиной он был, корзину какую-то нес... Я его спрашиваю: «Это кто тебе будет, мать?» Он спутался... Она сперва говорит: «Тетка», а потом: «Вещи он нанялся мне отнести». Ну, вижу, что врет, я его и прихватила, а она скрылась.
— «Разыгрывала» она, — весело улыбаясь, признается этот беспризорник, чистенько и аккуратнее других одетый. — Никакая она мне не тетка.
На расспросы, что за вещи нес, отшучивается, артистически строя невиннейшее личико, и занимает разговор.
— Куда меня хотите послать?
