этого человека поучительна сама по себе, но противоречит понятиям добра и зла обычного человека. Вообще, все, что связано с разведкой как таковой, лежит вне этого понятия. По-хорошему, тот, кто выживает в разведке, в понятии обычного человека это стопроцентный шизофреник. Мы реально ненормальные. Вот и Петр Алексеевич, он постоянно на это ссылался. Тогда я еще его не понимал так, как понимаю его сейчас, хоть та деревня, которую мы уничтожили, чтобы выманить Хасана из пещер, была в моей памяти острым пятном. Даже и у него таких пятен была масса:
– Нам тогда была поставлена задача любыми средствами и силами пробиться в ставку к Гитлеру, как это было сделать в тех условиях, не представлялось возможным. А если учесть, что мы действовали в окружении английской и американской разведки, которые были очень хорошо упакованы и денег у них было очень много. А мы были голытьбой, у молодой советской республики не было денег, их не было настолько, что нам приходилось работать, чтобы прокормить себя. В общем-то, именно этот факт и слепой случай помогли мне оказаться в ставке. Я устроился поваром в кафе, где проработал в течение года. Я, кстати, очень неплохой повар, так уж сложилось, что я хорошо готовлю, а в том кафе я проработал почти год. Хозяин кафе Томас Хелц работал со мной бок о бок. Я очень многому научился у Томаса в плане готовки, он был хорошим человеком. Немцы, они фанатики работы, работа у них как религия. Томас не был исключением, он работал в кафе больше всех, несмотря на то что был хозяином достаточно успешного и богатого заведения. Он стоял у плиты с раннего утра до позднего вечера. Он мог убрать посуду после гостей и помыть ее. Мне очень повезло, что я тогда поработал рядом с ним, так как все-таки не в одной разведшколе не могут передать дух другого народа. И в итоге именно благодаря Томасу я и попал в «Гнездо на утесе». Ну, конечно, не только благодаря ему, а еще и благодаря другой нашей команде, которая смогла вычислить одного из поваров, работавшего там, и устроить ему несчастный случай, а также подать идею найти хорошего повара из «простых смертных», и выбор пал на меня. Я проработал в этом месте до 1944 года, когда оно было ликвидировано.
Вот в таком стиле он нам и рассказывал про свою работу, в деталях и в подробностях: как они организовывали передачу информации, и как он ее добывал. Информации было очень много, вплоть до приказов об изменении в военной форме или о разработке нового вооружения. Петр Алексеевич рассказывал, как порой незначительные сведения, которые он краем уха цеплял от обедающих офицеров, меняли ход войны. Но вот что мне тогда еще запало в душу от его рассказов и что я потом испытал на собственной шкуре.
– Вы знаете, что самое тяжелое в работе разведчика? – с
просил он как-то на одной из своих лекций.
Мы начали высказывать свои предположения, кто что мог придумать. Как тяжело находиться на чужбине, как тяжело никому не верить. Он слушал нас с улыбкой, а когда наши версии закончились, он сказал:
– Самое тяжелое в работе разведчика – это остаться верным Родине.
Нас это тогда поразило, так как верность Родине у нас, желторотых юнцов, была чем-то навроде аксиомы, которую невозможно нарушить.
– Да-да-да, не смотрите на меня так. Это действительно самое тяжелое. Когда ты живешь в другой информационной среде и общаешься там, волей-неволей возникают вопросы, а на той ли стороне ты воюешь. Эти вопросы – самые тяжелые, на которые отвечать себе очень непросто. Сейчас, с высоты возраста, я могу себе сказать, что все, что я сделал, я сделал не зря. СССР должен был победить в той войне, и все, что сделано, было сделано правильно. Но тогда моим самым большим врагом был я сам. Я сомневался, что все, что я делаю, я делаю правильно. Я тогда думал, что это только у меня такие вот сомнения, но, когда я уже вернулся в СССР в апреле 1944 года и начал общаться с другими офицерами, я понял, что сомнения есть у всех. Все-таки, находясь в Германии и видя успехи немецкого народа в восстановлении собственной страны, очень сложно не проникнуться было этим духом и той информацией. Ведь не просто так немецкий народ любил Гитлера, так как именно при нем был колоссальный рост по всем направлениям в Германии. Немцы получили в те года то, что они умеют лучше всего, а именно работу! И не проникнуться духом великой Германии того времени было невозможно. И это было самым тяжелым, особенно до войны! Когда началась война, стало много проще…
Потом уже, гораздо позже, я понял, о чем он говорил. Тогда нам всем казалось, что старик бредит: как можно переживать за страну врага? Но мы слушали, ведь зачем-то отцы-командиры поставили его к нам преподавателем.
Еще одно из моих ярчайших воспоминаний – это Москва. Мне, – человеку, родившемуся в деревне, который из всех больших городов видел только Киев из окна вагона, – Москва предстала во всей своей красе. Я много раз потом бывал в Москве и в Санкт-Петербурге, но первая моя поездка в увольнение была самой запоминающейся. Нам выдали “«гражданку”», так как в форме было появляться нельзя, прочитали инструктаж, как себя вести, и разрешили быть свободными. Мы еще тогда получили денежное довольствие аж по двадцать пять рублей, несметные по тем временам деньги. И мы поехали на электричке до Курского вокзала.
Этот вокзал нас встретил несметным количеством народа, как нам тогда показалось. Я помню тот день в мельчайших подробностях, потом уже все, что было в Москве, как тусклой краской в памяти, а тот день, первый, был самым ярким. Я помню мороженое, которое мы купили на вокзале. По 8 копеек в бумажном стаканчике, фруктовое, которое нужно было кушать противной деревянной палочкой. Как мы шиканули и взяли такси “«Волгу”» ГАЗ-24 и за 3 рубля доехали до ВДНХ.
Я не знаю, как правильно пишутся мемуары и правильно ли я их пишу. Я просто ковыряю свою память и вытаскиваю те события, из которых и сложилась моя жизнь. Но вот читаю сейчас и понимаю, что одно из ярчайших воспоминаний моей молодости записать-то и невозможно, а в памяти висит вот та “«Волга”», с кожаными сиденьями и запахом масла и бензина, и это уникальный запах, которым пахли именно эти машины. Он отличался от
