время с малиновыми, температурными щеками.
Я злюсь на нее за эту болезнь, а еще больше на себя из-за того, что не могу просто остаться в стороне и наблюдать за ее мучениями.
Выдавив на ладонь одну таблетку, присаживаюсь рядом с ней и совсем неласково встряхиваю за плечо:
— Подъем.
Она что-то мурлыкает себе под нос, не открывая глаз и не приходя в себя.
— Надо лечиться.
— Нет…
Ее дурацкий протест еще сильнее выводит из себя, поэтому я подхватываю ее и вынуждаю сесть.
— Таблетку!
— Не надо, — Тася отворачивается, непроизвольно утыкаясь носом мне в шею. И в ответ на это у меня по спине бегут толпы мурашек. Сердце ухает куда-то в пустоту.
Слабая, как кутенок, беспомощная. И пахнет так, что кишки сводит. Тот самый запах, родной и уютный, от которого я раньше был готов урчать словно большой сытый кот. Я помню, как засыпал, прижав ее к себе и зарывшись лицом в шелковистые волосы. Дышал ей. А сейчас задыхался!
— Надо! — снова встряхиваю, вынуждая ее отстранится, — пей.
Она открывает мутные глаза. Смотрит на меня, но кажется, не узнает и снова пытается провалиться в сон. Я не позволяю ей этого сделать, разворачиваю к себе:
— Открой рот.
Мотает головой.
— Не вынуждай меня применять силу, — если потребуется против воли вложу ей эту пилюлю и заставлю проглотить.
— Мне нельзя, — лопочет так тихо, что я с трудом разбираю отдельные слова.
— Можно! Пей!
— Нельзя, — вяло сопротивляется она, снова пытаясь отвернуться.
Снова не позволяю, сдавливаю ее, стараясь не замечать того, насколько податливо тело в моих руках:
— Да с чего это вдруг?
Тася сонно моргает и шепчет:
— Аллергия.
— Это все лишь парацетомол. Нет у тебя на него аллергии. — не взирая на ее протест, я запихиваю таблетку в рот и даю воду, чтобы запить.
Она сдается и проглатывает, тут же обессиленно привалившись к моему плечу, словно ища поддержки и защиты. Уверен, что она даже не осознает этого. Мягкая как желе, и такая же безвольная.
Я укладываю ее обратно и чувствую себя конченым дебилом.
Как так вышло, что из мстителя я превратился в медсестру? Не иначе Вселенная издевается, желая в очередной раз наказать за самоуверенность.
Бывшая жена моментально засыпает, а я сижу рядом, уперевшись ладонями в колени и смотрю в пол. В голове творится хрен пойми что, на душе тошно. И я не знаю, что с нами будет дальше.
— К черту, — выхожу из комнаты и спускаюсь вниз.
Не могу находится рядом с ней. Мне нужен воздух и расстояние. Чем дальше от нее, тем лучше. Желательно на другой конец это мира, а еще лучше в какой-нибудь другой, а заодно и память почистить, чтобы раз за разом не гонять в голове все, что произошло.
На дворе еще ночь, а я уже с кофе. На сон не надеюсь, так что можно.
Он горький и крепкий, и с первого же глотка пробивает так, что в голове начинает шуметь, а сердце протестующе дергается, наращивая ритм.
Выпить литр этого пойла и сдохнуть от тахикардии. Почему бы и нет…
Может, подымить? Неохота.
Я вообще ничего не хочу. Разве что забыться, но кто же мне позволит. Совесть, стерва конченая, сидит спокойно минут десять, а потом начинает ворочаться, подкидывая неудобные вопросы.
Как там Тася?
Температура спала?
Уже легче?
Может, проверить?
Я не хочу ничего проверять, не хочу думать о том, что с ней, и тем не менее отставляю кружку в сторону и тащусь к лестнице, обзывая себя последними словами.
Какое мне дело до того, что будет с той, которая наизнанку меня вывернула, перетряхнула всю мою жизнь, камня на камне от нее не оставив?
В комнате сумрачно — уходя, я оставил только небольшой ночник у противоположной стены. И тихо.
Но подойдя к кровати, понимаю, что эти тишина и спокойствие обманчивы. Бывшая жена полыхает. Таблетка то ли не успела помочь, то ли не подходит, а жар и не думает отступать.
— Да чтоб тебя! — иду в ванную комнату, беру из стопки два чистых полотенца — маленькое для рук и другое побольше, мочу оба ледяной водой и возвращаюсь.
Одно сворачиваю валиком и кладу на потный лоб, а вторым начинаю обтирать бледные руки. Они тут же покрываются мурашками, и крохотные волосинки встают дыбом, а я молча вожу по коже, стараясь не думать о том, какая она мягкая наощупь.
Рук мало, поэтому подтягиваю выше подол халата и веду от пальцев до коленей. Пялюсь, как маньяк на стройные икры, и борюсь с внезапным желание поднять ткань еще выше.
Несмотря на ненависть, я все еще считаю ее самой привлекательной женщиной на свете. Хочу ее, невзирая на доводы разума и все произошедшее.
— Что же ты наделала? — горький вопрос сам срывается с губ.
Тася чуть приоткрывает мутные глаза, смотрит на меня, не узнавая, и снова проваливается.
То ли мои растирания помогают, то ли таблетка все-таки начинает действовать, но спустя полчаса температура спадает. Таська перестает хмуриться во сне и просто спит. А я снова выхожу на балкон и дышу дождем, не зная, как унять тоску.
Глава 6
Я с трудом разлепляю глаза и тут же снова жмурюсь. Дождь закончился, и в окно нагло лупит солнечный свет, рыжий оттого, что бликует на пожелтевших листах. Светло, но холодно. Хочется закутаться по самые уши, утонуть в одеялах и носа не высовывать наружу. Спать, спать, спать. Ведь в кровати так уютно.
А почему бы и нет? Мне вроде никуда не надо, можно отдохнуть, поэтому укладываюсь поудобнее, переворачиваю подушку и блаженно вдыхаю. Она пахнет так вкусно, что в груди расползается тепло и хочется улыбаться, поэтому прижимаю ее к себе еще сильнее и дальше спать.
Только сон не идет. Сначала просто дрейфую в вялых мыслях, неспешно перескакивая с одного на другое, потом начинаю испытывать тревогу, будто забыла что-то. Что-то очень-очень важное.
Такое неприятное ощущение, когда силишься вспомнить и никак. Вроде крутится на поверхности, еще немного и прояснится, но серая мгла не отступает, скрывая причину тревоги под серым навесом.
Безмятежное настроение, к сожалению, уходит, забирая с собой остатки сна. Я хмурюсь, но глаза не открываю, потому что свет сбивает. А мне надо вспомнить, очень надо. Это настолько важно, что словно моя жизнь висит на волоске.
Я лежу и мелко трясусь, отбивая дробь зубами. И это не от холода, а от волнения. Мне даже наоборот становится нестерпимо жарко, а
