Почему разноименные заряды притягиваются, а одноименные отталкиваются?
Похоже было, что профессора не интересовало мнение Розенфельда о происхождении электричества, он пытался отвлечь его от чего-то, о чем говорить не хотел. Розенфельд позволил себя перебить, поскольку и сам пытался собраться с мыслями.
– Тиллой утверждает, – продолжал он, – что гравитационные силы возникают из-за спонтанных наблюдений за элементарными частицами.
Профессор молчал, рассматривая собственные ладони.
– Я довольно слабо разбираюсь в квантовой физике, – пожаловался Розенфельд.
Литроу хмыкнул.
– Да! – воскликнул Розенфельд. – Это правда! Поэтому далеко не сразу понял, что наворотил Тиллой и почему Смилович с Фирман постоянно ссылались на его статью, ни разу, обратите внимание, не процитировав ни одной фразы и ни одной формулы. Это странно, вы согласны, профессор?
Литроу пожал плечами и хотел что-то сказать, но Розенфельд наконец нащупал свою линию разговора и не позволил профессору ответить на вопрос.
– Странно: ссылаться ссылаются, но не цитируют. Но все правильно: они взяли у Тиллоя только идею, причем даже не ту, которую сам Тиллой в статье предложил. Тиллоя интересовало происхождение сил тяготения{2}, а Смилович и Фирман вычитали другое. Тиллой – сторонник копенгагенской интерпретации квантовой физики, а Фирман – она ведь училась у вас, профессор! – предпочитала многомировую теорию. Вывод, к которому они пришли: поле тяжести существует только в многомирии, когда множество миров взаимодействуют друг с другом и составляют единую квантовую систему. Если из этой системы исключить один-единственный мир, то гравитации в нем не будет. Более того: это будет классический мир! Мир, в котором нет возможности выбора. Детерминированный мир Лапласа. Если вы живете в таком мире, вы знаете о себе все – до скончания дней. Что съедите завтра на ужин. Куда поедете отдыхать через год. С кем и почему поссоритесь через десять лет. С кем проживете жизнь и… – Розенфельд помедлил. – И когда умрете.
Профессор поморщился. Такой реакции Розенфельд и добивался. Если Литроу не раздражать, он перестанет слушать – все, что говорил Розенфельд, было профессору хорошо известно.
– И причина – квантовые флуктуации в вакууме! В одной из таких флуктуаций родилась и наша Вселенная.
Не следовало об этом говорить, но Розенфельд не удержался, и Литроу немедленно уцепился за неосторожно сказанное слово.
– При чем здесь Вселенная? – воскликнул он и поднялся. – Прошу прощения. У меня через три минуты лекция, и нет времени… Приходите в другой раз, я с удовольствием выслушаю ваши физические фантазии.
– Профессор, – сказал ему в спину Розенфельд. Он остался сидеть, понимая, что момент упущен, а к следующему разговору Литроу хорошо подготовится. Теперь он знает, за какую мысль уцепился эксперт, и поймать его на слове будет гораздо сложнее. А если не поймать… Так все и останется – физика отдельно, любовь Любомира и Магды отдельно. Ничего не склеится.
– Профессор! – Литроу шел к двери, не оборачиваясь, но Розенфельд все-таки закончил фразу. – На самом деле проблема в том, как отделить единственную ветвь от множества других. Смилович, судя по всему, сумел это сделать. Но – как?
Вопрос повис в воздухе. Дверь захлопнулась.
***
Фирман позвонила, когда Розенфельд, дочитав «Нексус» Наама и решив, что в романе слишком много стрельбы, хотя и науки больше, чем может воспринять непрофессиональный читатель, выключил планшет и собрался сварить последний вечерний кофе, от которого он через полчаса засыпал без сновидений.
– Это я, – сказала она, зная, что номер и имя высветились на дисплее.
– Добрый вечер, доктор Фирман. – Розенфельд говорил максимально осторожно. Включить запись? Пока, наверно, не стоит, но, если она захочет признаться… – Рад вас слышать.
– Если вы не заняты… Я понимаю – время неурочное, у вас свои планы…
На ночь? Есть план, конечно. Выспаться.
Магда наконец решилась.
– Я в кафе «Сирена», это недалеко от вас…
Недалеко, верно. Напротив дома.
– Если вы…
Она так и не придумала, что сказать. Розенфельд взглянул на часы: половина одиннадцатого. Детское время, вообще-то. Особенно для сов. Сам-то он был жаворонком, но понимал людей, чья жизнь после одиннадцати вечера только начиналась.
– Сейчас спущусь.
Откуда Магда узнала его адрес и телефон? Спрашивать он не станет, но интересно.
В кафе были заняты несколько столиков у окон. Магда сидела в глубине зала, где стоял давно не работавший музыкальный автомат – реликт полувековой давности. Даяна Рипс, хозяйка «Сирены», любила рассказывать, как в далеком детстве эта громоздкая громыхающая штука с запасом виниловых дисков представлялась ей чудовищем, пожиравшим невинных красавиц и красавцев, которые перед тем, как быть съеденными, пели изумительно красивые песни под аккомпанемент волшебного невидимого оркестра.
Магда успела заказать кофе. Удивительно: именно такой, как он любил. О его кофейных пристрастиях знали только Стив и Мэгги, но вряд ли они поделились с Магдой информацией, не составлявшей, впрочем, охраняемой тайны.
– Спасибо, – сказал Розенфельд, сев напротив Магды и попытавшись по ее взгляду понять, о чем пойдет разговор. Не пришла же она, на самом деле, признаться в том, что навела на Смиловича порчу. И о статье Тиллоя она говорить не будет: не та обстановка, не то время.
Розенфельд хотел заказать к кофе пирожные, очень вкусные у миссис Рипс, но поостерегся: может, Магда не ест после шести, может, вообще не ест сладкого… Она, похоже, знала о нем довольно много, он о ней – почти ничего. В логической цепочке, которую он успел построить, не было ни одного «человеческого звена» – только теории, предположения и выводы.
Он молча пил кофе и смотрел на пальцы Магды – почему-то при первом разговоре не обратил внимания: короткие, не очень красивые, ногти без маникюра. Пальцы обняли уже начавшую остывать чашку с кофе и молчали.
– У него в детстве была игрушечная пожарная машина, – заговорила Магда, и Розенфельд не сразу понял, что речь шла о Смиловиче. – Тяжелая, с длинной выдвижной лестницей на пружине. Однажды пружина сорвалась, и острые края лестницы поранили ему лоб, он чуть не лишился глаза, а на лбу остался шрам, многие думали, что от уличной драки, а он никогда не дрался, его ни разу не побили, и он – никого, а когда мы познакомились, он увидел, что я смотрю на шрам, и сказал: «Это маленький метеорит пролетел по касательной, очень редкий случай».
Неужели он сказал это в кабинете профессора Литроу?
– Я представила, как такое могло произойти, и мне захотелось
