— Ух ты, глянь, какая сука здоровая. Муха-качок, гормонов нажралась.
Муха, словно реагируя на звук дарренова голоса, поворачивается в три приема и оказывается к нему лицом. В три рывка разворачивается на приборной доске, оказавшись лицом к лицу с водителем.
— Это овод.
— Мне плевать, как ее зовут. Гадость ползучая. Ща мы ее раздавим, бля.
Даррен отрывает одну руку от руля, чтобы раздавить муху большим пальцем.
— Стой, Дар, не надо, они ку…
— А-а-а, сволочь!
Вмиг насекомое пикирует, кусает, и сытое, зудя, улетает прочь. Машина виляет в сторону.
— Глянь! Эта сволочь меня до крови укусила!
— Я ж те сказал, нет? Это овод. Они кусаются.
— Ну спасибочки, что сказал, теперь, когда она меня уже укусила, бля. В бога душу мать.
Машина опять виляет. Даррен выправляет ее, потом поворачивает лежащую на руле ладонь, чтобы осмотреть рану. Волдырь гневен и красен, как ожог. В середине — ранка, откуда сочится тоненькая струйка густой алой крови.
— Муха теперь забалдеет. У тя стока кокса в крови, что ей будет полный кайф.
— В бога душу мать, — повторяет Даррен, переводя взгляд с дороги на свою укушенную руку, потом опять на дорогу. — Ты тока глянь.
Алистер почти улыбается. Даррен облизывает место укуса, потом кладет руку на место, на руль, и глядит на земную поверхность, которая разбухает, бугрится холмами и грядами, потом громоздится еще выше — горами, темные тени ручьями переливаются через них когда слабенькое солнце уходит за облака и древние валы и рвы которые прорезает дорога и эти сооружения которым тысячи лет все еще стоят крепко не шелохнутся редуты ударившись о которые любая человеческая волна разобьется, расточится, уляжется разбитая, распыленная. Не сломленные бесконечными веками выветривания, все живое на них иссохло, но им плевать. Как будто они могут помочь мягким тварям, слегка подергивающимся в железных коробках, пролетающих так далеко внизу, у подножия, что, может, это и есть их подножие, основание, эта шустрая возня там внизу.
— Слушай чего скажу, Алли. — Даррен качает головой. — Не нравится мне тут, братан. Вся эта страна. Никогда не нравилась, бля. Сплошные кугуты, овцеебы. Они, черт, слишком, бля, отсталые. Они до сих пор приносят своих детей в жертву богу солнца, и все такое, бля буду.
Алистер смеется.
— Да чесслово, братан, ей-бо не вру. Ты глянь хоть на Ленни Риса, у него в голове шариков не хватает; он отсюдова родом, и полный дебил. Я чё его хочу сказать, здесь слишком много озер, гор и лесов, это неправильно, бля. Здесь живут всякие чертовы ведьмы и все такое, бля. Жуть, что за место. У меня тут просто крышу рвет. Мне тута конкретно не нравится, братан. Хочу обратно в город. Чем скорее мы отсюда смоемся, тем лучше. Бля буду.
— Эй, стой. Сверни вон там.
— Это мы к твоей почте едем, верно?
— Угу. Ты ведь туда сначала хотел, так?
— Угу.
— Ну вот, туда и едем.
— Хорошо. Рад слышать.
— А я рад, что ты рад.
— Ох, иди в жопу.
Они въезжают в деревню.
— Это тут? Верно?
— Не. — Алистер мотает головой. — Следующая деревня.
— Откуда ты знаешь?
— Оттуда, что у меня в руках карта, бля.
— Да, но ты же тупой. Мы, наверно, ваще в какой-нибудь дребаной Шотландии.
— Я тебе говорю, что нам нужна следующая деревня, бля. На карте показано. И ваще я знаю, птушта я сюда пацаном на каникулы приезжал, к бабке, и все такое.
— К бабке?
— Угу. Она была из Уэльса.
— Она из Ирландии была, братан. Я же ее видел один раз, на той свадьбе, помнишь? Када еще большая драка была?
— То была мамка моего бати. А я щас говорю про мамку моей мамки.
— А-а. Так ты, значит, из кугутов? Это многое объясняет, Алли. Чертовски много объясняет.
— Не, я правду говорю. Она в прислугах жила, типа. Потом, как состарилась, уехала обратно в Уэльс. И ее мамка, до этого, ну, знаешь, у всяких богатеньких, типа. В Токи и все такое.
— В Токи? Там нету богатеньких, братан.
— Тада были. В тех больших домах раньше жило только по одной семье в каждом, ты не знал? Тада там не было никаких квартир на сдачу и ничего такого, Дар. Просто большие такие особняки, бля. Рабовладельцы, судовладельцы, все такое. Л8, это был шикарный район.
— И там твоя бабка работала?
— Угу.
— И она была валлийка?
— Угу. Говорила по-валлийски и все такое. Потому я и знаю, как читаются все эти названия. Она меня научила, типа.
— Ну чё я могу сказать — это чертовски многое объясняет, Алистер. Бля буду, братан, теперь мне много чё стало понятно.
Алистер пожимает плечами.
— Да мне плевать.
— Ты просто сопляк недоделанный.
— Не, мне просто плевать, чё то ты думаешь. Про мою бабку и все такое.
— Ой, какие мы нежные. Теперь будешь на меня дуться за то, что я это сказал?
Алистер опять пожимает плечами и молчит, Даррен раздраженно фыркает, и они въезжают в другую деревню, скорее — деревушку, — горстка старых каменных беленых домов и мелочная лавочка, она же почта. Обрамленная листом и корой деревушка построена среди леса, некогда большого. Тень, гавань, укрытие, тихая пристань и убежище.
— Вон там, Алли, гляди. Эту лавку мы и возьмем.
— Чё, прям щас?
— Да не щас, бля, дебил. На обратном пути.
— Да она ж маленькая. Там нихера нету.
Даррен сворачивает на крохотную стоянку, осененную ветвями, в тенистом сумраке цвет машины не разобрать — темный, и все. Просто неприметная старая машина, водитель решил отдохнуть в пути.
— Я ж те уже говорил, нет? Эти дома кругом стоят дофигища денег. Тут все дома престарелых для богатеньких, или же пансионаты всякие, где разные мудаки отдыхают. И ни одного банка на много миль в округе, так что они все пользуются этой одной-единственной дребаной почтой. Я те грю, там сейф должен просто лопаться. Мучо баблосо. И взять их — как нефиг делать, вишь? Там всех работников — одна старуха. Эти деньги так и просятся в руки, братан. Разбогатеем.
Даррен поворачивает ключ и глушит двигатель. Ветер, пение птиц. Слабенькая дробь дождя по крыше, тут и там. Они глядят на магазинчик через дорогу, Алистер переводит взгляд вдаль, туда, где зеленые склоны вздымаются к небу, наполняет взор видом холмов, переходящих в испещренную овцами гору, спеленатую дымкой у вершины, словно облако непостижимым образом всосало в себя землю, и получился такой вот огромный конус.
