застегнет кулон?!
Дверь отворили, и Подушкин с букетом и коробкой шоколада для Алины Аркадьевны стремительно и вместе с тем робко шагнул в квартиру. Все тут же засуетились, стали обнимать Подушкина, говорили одновременно, громко и очень радостно. Подушкин вручил Алине Аркадьевне букет и шоколад Степаниде, но Алина Аркадьевна тут же отдала Степаниде розы и взяла коробку шоколада, чтобы отнести на стол, посмотрев на нее укоризненно.
– Цветы, цветы ставь! – щебетала она. – Вы, конечно, Григорий Ларионов? Как прекрасно, что Алеша и Подушкин вас украли для нас!
Ларионов вошел спокойно и смело, ощутив мгновенно, как огромная волна энергии захлестнула его и поглотила целиком. Ему казалось, что он очутился на льдинке в бушующем открытом океане, где были свои правила, своя стихия – неизвестные ему, но очень приятные. Ощущение волнения в предвкушении Москвы не оставляло его. Он видел биение сердца столицы, выраженное в ритме жизни этой незнакомой семьи.
Из своей комнаты вышла Кира, за ней Надя. Обе девушки чинно, но улыбаясь, проследовали в прихожую, где все толпились и обнимали Подушкина, объясняли что-то Ларионову про свои отношения и пироги, и Степаниду, и работу в опере, и лимонад, в который Степанида забыла бросить мяту, и как много они слышали всего хорошего о Ларионове.
Ларионов не мог не заметить красоты Киры. Она была похожа на мать: статная, с тонкими чертами лица и аккуратно уложенными на затылке волосами; немного вздернутым носом и узкими, но приятно оформленными губами; чуть смуглая, с мягким спокойным взглядом и уверенностью в своей красоте и достоинствах. Ларионов вручил ей букет чайных роз, и Кира посмотрела на него и кивнула, немного волнуясь, но именно настолько, насколько до́лжно для первой встречи с незнакомым молодым человеком.
– Что же ты не предупредил, что дам больше? – улыбнулся Ларионов. – Теперь пойду за мороженым.
Надя смутилась, покраснела и торопливо взяла букет у Киры, чтобы поставить в вазу. Ларионов, не слушая уговоров, мигом надел фуражку и стремительно исчез за дверью.
Подушкин был счастлив и весел и все оглядывался в поисках Веры.
– Нет, он такой – Гриша. Сейчас пока не найдет мороженого, не вернется, – мямлил растерянно Подушкин.
– Как он приятен и учтив! – радостно смеялась Алина Аркадьевна. – Скорее к столу, сейчас придет наш Ларионов, и мы начнем. Ах, как же ты возмужал и загорел, Женя! Моя мечта побывать на Востоке – в Ташкенте…
Все двинулись в столовую, где был изысканно сервирован широкий овальный стол. С большим вкусом и тщательностью Алина Аркадьевна украсила его хрусталем, фарфором, серебром, чудом сохранившимися после революции. Он был заставлен блюдами «для аперитиву на один зуб» (как говорила Степанида), рядом стоял столик на колесиках с напитками.
– Прошу всех выпить лимонаду, пока мы ждем наших Веру и Григория. Да где же Вера?! Вот беда!
Ларионов поднялся на этаж с мороженым и хотел уже открыть дверь. Но он ее захлопнул, уходя. Ларионов позвонил, поймав себя на том, что улыбается. Дверь открыла Степанида, и в этот момент в дальнем конце коридора из своей комнаты выскочила Вера. На ней было тонкое крепдешиновое кремовое платье в горошек, нежное и легкое, но Ларионов не мог быстро не заметить сбитых несуразных колен, торчавших из-под него, а главное, ее изумленного и распахнутого взгляда. Он словно требовал от него немедленного объяснения: «Кто ты? Зачем ты здесь? Тот ли, кого мы ждали так долго?»
Она была полновата и казалась грубовато скроенной. Ее лицо не было красиво, не отличалось, как у Киры, какими-то утонченностью и благородством и не источало спокойствия. Крупный прямой нос и выдающиеся скулы придавали лицу силу, а не прелесть. Но обрамленное остриженными до ушей темными волосами, оно приковывало внимание – особенно темные, чуть раскосые глаза, слишком проницательные, пытливые и беспокойные для ее возраста.
Ларионов сам не заметил, как замешкался. Но в то же мгновение она оживилась и, лукаво поглядывая на него, быстрым твердым шагом, каким ходят коренастые подростки, еще не заботящиеся об элегантности манер, подошла к нему.
– А вот и вы, – сказала Вера небрежно. – Я – Вера.
– Григорий… Александрович Ларионов, – представился Ларионов, неуверенный в том, как стоит этой девочке назвать его – Гриша и на «ты» или Григорий Александрович и на «вы».
Вера была в том неуютном для нее и окружавших ее мужчин возрасте, когда в ней все еще жила стремительная юность, любившая подвижные игры, но уже проглядывала барышня, понимавшая, пока интуитивно, что мужчина – не только лишь друг по дворовым играм, а тот, кто питает к женщине интерес иного вкуса (Вера не могла пока еще понять, какого, но знала, что это ее отчего-то смущало). Это неуклюжее внутреннее разногласие Вера прикрывала колкостями и небрежностью.
Ларионов протянул Вере мороженое и снял фуражку. Из столовой уже слышался настойчивый зов матери, и Вера кивнула в сторону банкета.
– Что же вы стоите? Мы вас очень ждали.
Как странно тогда почувствовал себя Ларионов. Его никогда и никто нигде не ждал. А эти незнакомые люди оказывали ему прием, как почетному гостю, ласкали и поощряли. Он засунул руку в карман галифе, нащупал коробочку с брошью для Веры и сжал ее, сам не зная, что делать, и не понимая своих сомнений. «Надо было Подушкину все же отдать», – подумал он с неожиданной досадой.
Ларионова посадили рядом с Кирой и Краснопольским слева и Алешей справа; напротив сидели Подушкин, Вера и Настя, а во главе стола по обе его стороны – хозяйка и хозяин. Место было и для Степаниды, но она не хотела пока присоединяться, а ухаживала за гостями, при этом постепенно переместив коробку с шоколадом со стола на буфет, а потом и на кухню.
– Вы так галантны, Григорий Александрович! – восхищалась Алина Аркадьевна. – Подумали и о цветах для меня и Кирочки, да каких роскошных, и Надю увидали – и тут же за мороженным, и шоколад… Ах, Стеша, ну плутовка! Вот – настоящий русский офицер.
– Советский, прошу заметить, – сказал, пережевывая пищу, Краснопольский и послал через Киру Ларионову дежурную улыбку.
Ларионов не знал, что подобало теперь делать и говорить, немного замешкался и блуждал взглядом по столу. Но тут он увидел Веру. Глаза ее были опущены, и она о чем-то усердно думала. Ему казалось, что она сейчас заплачет: так странно подрагивали ее ноздри и набухали по-детски губы. Ларионов ощутил, что у него выступила испарина, то ли оттого, что в гимнастерке было жарко, то ли от чего-то еще. Но он вытащил поспешно коробочку с брошью для
