я не страдала. Для сына я будто нашла повод, чтобы избавиться от мужа, и жила спокойно дальше, отказываясь от разговора с Германом.
— Может, у тебя уже есть кто-то? — шипит Борис. — И ты меня тоже скоро с ним познакомишь?
Мне приходится мысленно согласиться с Германом, что надо с сыночкой быть построже и держать в его рамках.
— Борь, я понимаю, тебе сейчас очень обидно, но, — я вздыхаю, — не надо меня винить, ясно? Твой отец меня обманывал, и у него была женщина на стороне. И я не смогла после этого…
— Я буду с ними жить, — Борька перебивает меня, не желая слушать мои глупые оправдания.
Он сейчас идет ва-банк. И мне очень близка его жестокая игра, ведь я сама, будучи подростком, была упрямой, бескомпромиссной и эгоистичной.
Я понимаю, каково это, когда хочется, чтобы было только по-моему.
Я с трудом выдерживаю злой взгляд сына. Внутри идет трещина за трещиной.
Меня ведь предупреждали, что я потеряю сына.
И я знаю, что мой сыночек, мой мышонок, если сказал, то обязательно сдержит свое слово.
— У нас совместная опека, — тихо и твердо шепчу я, не показывая свою панику.
— И что? Я имею право выбирать, с кем жить, — недобро щурится.
— Не думай, что вот таким поведением ты можешь чего-то добиться, Боря, — проговариваю медленно и четко. — Быть вместе или нет решают только взрослые.
— А я принимаю решение жить вместе с папой, — Боря копирует мои интонации.
— Только папа твои выкрутасы не будет особо терпеть, да? — усмехаюсь. — Стоять на голове у него не выйдет. Истерить не выйдет. Прогнуть его не получится. Это папа, а не милая мамочка.
— Милая мамочка? — Боря приподнимает брови. — Правда? Милая мамочка? — повышает голос. — Может, мамочка-истеричка?
Я встаю.
— Ты берега путаешь, дружочек, — глухо и строго говорю я. — И наглеешь. Может, ты прав, Борь, и мне стоит твое воспитание сейчас отдать в руки твоего отца. Меня ты элементарно не уважаешь. Я с тобой хочу, как со взрослым, а ты топаешь ножками и падаешь на спину. Хочу папу обратно! Хочу папу обратно! — делаю паузу и медленно выдыхаю. — Это тебе не коробка лего, мелкий ты засранец.
Выхожу. Хочу хлопнуть дверью, чтобы показать, как я сильно разозлилась, но не позволяю себе подобной показушности.
Закрываю дверь медленно и с тихим щелчком.
Борька рычит и, похоже, бьет подушку.
Я не смогу его сдержать, и он пойдет в разнос. Ему сейчас нужна мужская рука. Да мне горько и обидно, но вариант, в котором Герман берет под полный контроль сына, логичен, ведь у мамы перед сыном нет никакого авторитета.
А Афинка?
Что будет с Афинкой? Она уже начинает скучать по брату, когда тот уходит к папе. Она уже просится с ним.
Я хочу кричать, бросать вещи и биться головой о стену.
Идеальный развод — это не тогда, когда два человека стараются быть взрослыми и адекватными.
Идеальный развод — это тогда, когда муж-урод сваливает в неизвестном направлении, бросает детей и спивается где-нибудь на помойке.
— Мама, — ко мне по коридору шагает Афинка с небольшой мисочкой в руках, — смотри.
Подходит и поднимает с улыбкой миску:
— Осьминог из сосиски, — заливисто смеется, — папа сделал. Много-много осьминожек.
И, правда, маленький забавный осьминожек. У него даже глазки есть из гвоздичек. Прикусываю кончик языка. Афинка такая счастливая сейчас, что мне от ее детского восторга больно, как маме, с которой нет таких улыбок.
Эти улыбки расцветают лишь тогда, когда мама и папа рядом. Не по отдельности, а вместе.
— Смешной, да?
Глава 16. Ты с нами поужинаешь?
— Боря, — Афинка стоит двери, за которой затихарился ее брат. — Боря…
И выходит у нее не “Боря”, а “Бойя”.
— Я тебе хочу показать…
— Уходи. Я злой.
Афинка поджимает губы, раздувает ноздри и смотрит на меня в ожидании того, что я сейчас приструню старшего брата. Крепко держит мисочку с осьминожкой из сосиски.
— Фи, — слабо улыбаюсь, — Боря, правда, сейчас злой. Пусть побудет один.
Афинка ставит миску на пол и говорит в стык между дверью и косяком:
— Я тоже злая.
Замолкает, выжидает несколько секунд и тянет ручку двери вниз.
— Афинка, блин!
— Я злая и ты злой, — бурчит она и подхватывает миску, — все честно.
Вместо умиления, мое сердце стискивает когти холодного отчаяния. Афинка любит Борьку и если он рванет сейчас жить с концами к Герману, то она будет скучать. Нет, тосковать.
Я проигрываю.
— Афинка, уходи!
— Смотри!
— Не хочу!
— Смотри!
— Да блин! Ты меня достала!
— Смотри! А то плакать буду!
Стискиваю зубы и шагаю на кухню, на которой по-хозяйски без стыда и совести возится Герман.
Когда он приходит на выходных к Афинке, то он не только с ней играет, гуляет, но и готовит обеды и ужины. Это все оговорено, подтверждено, но сейчас красный фартук поверх белой рубашки и брюк меня бесит
— Что ты творишь?! — цежу я сквозь зубы и плотно закрываю за собой дверь.
— Ты бы не могла мне пояснить, что ты имеешь в виду? — помешивает деревянной ложкой макароны в высокой кастрюле.
— Ты мне мстишь?
— Анфис, я не буду сейчас с тобой играть в угадайку и пытаться понять, что ты своими договоренностями и намеками пытаешься мне донести, — откладывает ложку и подхватывает кастрюлю за ручки. — Я готовлю ужин в ожидании, когда Боря чуток остынет.
Сливает воду в раковину. Поднимается густой пар.
— Неужели ты просто не можешь взять и исчезнуть из нашей жизни? У тебя уже новая любовь, — в бессилии перед Германом, который внезапно в нашей жестокой игре под названием развод набрал больше очков, чем я.
— У нас общие дети, Фиса, — отставляет кастрюлю с макаронами и лезет в холодильник за сливочным маслом.
— Роди новых, — медленно выдыхаю я. — Новых с новой женщиной.
Герман оглядывается и вскидывает бровь, и я чувствую себя под его уничижительным взглядом дурой.
— Родить новых, а со старыми сделать вид, что их и не было вовсе? — усмехается. — Так, что ли? Слушай, я не исчезну из их жизни, но согласен с тем,
