явно нравится эта игра, и по веселой усмешке Адрия считывает, что это лишь первая партия. Притирочная. Выразительно глядя ей в глаза, он медлит еще пару секунд, но опускает руку. Улучив возможность, Адрия выскальзывает из кабинета, сбитая с толку беспорядочным роем мыслей, среди которых громче всех жужжит одна – «Какого черта?». Вопрос, которого в ее жизни тоже становится слишком много.
Сталкиваясь в конце пустынного коридора с дружками Лайла, она проносится мимо, вновь игнорируя колючие комментарии на свой счет.
– Необъезженная кобылка, – звучит позади в исполнении кудрявого.
– Хочешь укротить? – смеется другой.
Прежде чем повернуть и скрыться прочь, Адрия прислушивается, пытаясь распознать смех Лайла в общем гуле, но громкие басовитые голоса мешаются в один. Адри оборачивается, чтобы наверняка уличить Мартина в издевке, но среди товарищей он так и не появляется. Его дружки пихают друг друга на ходу и переключают внимание на другую девчонку, следующую жертву.
Адрия по-прежнему нервно сжимает ручку сумки и только на выходе замечает, что на ровной поверхности кожзама остаются глубокие следы ногтей. Гиблый знак того, что выпады одного придурка обойдутся ей дороже перманентного раздражения.
Если не брать в расчет краткие столкновения с Мартином Лайлом в школе, ничего больше не происходит.
Дни утекают в водосточную трубу спущенным впустую временем, бессмысленными мыслями, слитыми зазря, и холодным февральским одиночеством, которое окутывает будни Адри плотным слоем. Аманда проводит на работе целые дни, чтобы освоиться в новой должности и разжиться деньгами. Адам уезжает по делам в другой штат, не обременяя себя лишними объяснениями. И Адрия остается одна – одна в своей сиротской уединенности на тихом ранчо посреди пустынного поля.
По ночам в доме завывает сквозняк, а когда ветер затихает, тишина становится ощутимой, такой реальной, что можно услышать, как шумит твое собственное сердце, запертое в клетке ребер. Как судорожно оно бьется сначала и как медленно замирает, подстраиваясь под окружающую действительность, точно не хочет выдавать своего присутствия. Будто это сердце – всего лишь часть этого дома, еще одна скрипучая половица, которую лучше переступить, если не хочешь потревожить тишину.
Но иногда Адрия борется с тишиной. Когда та становится слишком отчетливой, приходится ее заглушать: делать звук в телевизоре громче, симулируя жизнь, включать на полную громкость дурацкие видео в бесконечной ленте новостей, чтобы заполнить телевизионные паузы чем-то еще. Ведь когда звуки пробуждают динамики, одиночество не ощущается таким гнетущим и безжизненным. Таким знакомым, будто все, что осталось в жизни Адрии, – это одиночество и тишина.
А порой тишину сменяет буря.
Посреди темной ночи Адрия просыпается от целого аккомпанемента звуков, которые наполняют дом, но отнюдь не вдыхают в него жизни. Яростно завывает ветер, и окна содрогаются. В иссушенных деревянных рамах гуляют стекла, отзываясь на каждый новый порыв тихим дребезжанием. Где-то совсем рядом воздух свирепо сотрясает раскат грома. Первые хлесткие капли врезаются в дребезжащие стекла, растекаясь по ним кривыми дорожками. Боковой дождь пока едва касается крыши, но, когда капли ударяют над самым чердаком, звук получается громким, угрожающим.
Адрия приподнимается на одном локте, вглядываясь из-под тяжелого шерстяного одеяла в окна. Судорожная вспышка молнии освещает комнату. Стрелки на часах мелькают в районе 03:20.
Адрия содрогается от очередного удара грома, раздающегося совсем близко, и забирается обратно под одеяло, но, укутавшись в мнимую теплоту и ощущение безопасности, она различает совсем другие звуки. Тихий скулеж жалобно прорезает гул непогоды. Мрачный аккомпанемент раздается с заднего двора, где лохматая дворняга на цепи оказывается один на один с бурей.
Адрии требуется десять минут, чтобы попытаться снова уснуть, твердо повторяя себе: «не мое дело», «не мое собачье дело». Но чем громче гремит гром, подбираясь взрывными раскатами к ранчо, тем сильнее вместе со скулежом сжимается ее сердце. В конце концов, еще один утопающий – не потерянный школьник, не жертва и даже не человек, а всего лишь загнанный в страхе пес, у которого даже нет укрытия.
Она сдается.
Выбираясь из-под одеяла, содрогается от холода, ведь обогревателей в доме так и не прибавилось, но опускает ноги в старые тапки и поднимается. Опомнившись, Адри подбирает одеяло и накидывает сверху, отправляясь навстречу очередным чужим проблемам, на которые стоило бы закрыть глаза. Смартфон в ее руках никак не оживает – разряжен. Плутая по тьме, Адрия щелкает выключателями один за другим, но тягучая, содрогающаяся под раскатами грома темнота по-прежнему наполняет дом, и только редкие молнии вспышками освещают путь. Электричества нет. С ядовитым сарказмом приходится заметить, что от обогревателя не было бы и толку.
По скрипучим половицам Адри пробирается через кухню к черному выходу в сторону заднего двора. По мутному стеклу двери плотным потоком хлещет ливень, не позволяя ничего разглядеть. Адрия нервно подергивает плечами, содрогаясь от холода, а потом медленно выдыхает, набираясь духу, чтобы нырнуть в темноту улицы, изрезанную косыми линиями ледяного дождя. Что она сделает? Чем поможет этому существу, если не знает, чем помочь самой себе? Она в этом старом гниющем доме, пропитанном холодом, совсем одна, без тепла и электричества.
Но Адрия, скинув тяжелое одеяло на кухонный стул, героически шагает в темноту, распахнув дверь. Дождь и холодный ветер ударяют в лицо, и Адри стискивает зубы, быстро перепрыгивая ступени в одних тапочках. Плотная ткань растянутой толстовки дрожит на ветру, раздуваясь как парус, старые спортивные штаны быстро впитывают дождевые капли. Ноги вязнут в грязи, стоит сделать несколько шагов прочь от крыльца.
– Эй, пес! – Голос не звучит раздраженным, лишь сонным, уставшим. Роудс вжимает голову в плечи, пряча лицо от хлесткого дождя. – Пес, ко мне!
Собачий скулеж становится громче и отчетливее, но самого пса не разглядеть за пеленой ночи. Адри приходится обойти весь двор, заглянуть за груды старых досок, осмотреть весь хлам и даже сунуться под старый ржавый пикап. Но только когда новая вспышка молнии позади освещает пространство, она наконец замечает дрожащий мохнатый хвост за старым, брошенным на заднем дворе двигателем трактора. Пес забился в узкое пространство между хламом и стеной дома, отыскав не самое лучшее укрытие.
Заглядывая в щель, Адри уже сама дрожит от холода и ощущает, как дождь насквозь пропитал одежду, которая теперь неприятно липнет к телу, сковывая движения. Но мокрый пес глядит на нее с радостной преданностью, и Адри вспоминает, зачем пришла – потому что сердце не заставить замолчать по щелчку пальцев, не усыпить даже в угоду здравому смыслу. Потому что это сердце живо, и оно умеет не только содрогаться в злобе.
– Пойдем, дружок, вылезай. – Роудс утирает дождевые капли с лица
