своих приятелей и о том, что где-то по соседству с нами поселился со своей матерью сын Горького, что это бойкий озорной мальчик – сыплет вокруг себя шутливыми прозвищами, быстро подмечая характерные и смешные стороны у встречных людей: “Шаляпин”, “Американец”, “Сократ”…» При встрече Алексей Алексеевич увидел в Максиме «застенчивого мальчика с нежным девичьим лицом, удивительно похожего на свою мать». По предложению одного из друзей – критика Василия Рогачевского – решили всей компанией поехать на Капри в гости к Горькому. Финансовую сторону поездки обеспечил член Петербургского совета рабочих депутатов в 1905 году Алексей Буров – он вернулся из Бордо, где хорошо заработал. Для А.М. захватили с собой фотографии и письма его сына.
Несмотря на давнее знакомство, поначалу уроки шли довольно трудно: и ученик, и учитель сильно смущали друг друга. «У меня застревали слова в горле, я терялся и путался при самых простых вопросах Максима, – вспоминал Алексей Алексеевич, – а когда сам переходил в наступление, то трудный ученик мой терял дар речи, упорно отмалчивался и дичился, внимательно наблюдая за мною, как я изощрял свои педагогические таланты». Но после урока они спускались по цветущим склонам к морю, и там, во время прогулок, находились и новые мысли, и забытые слова. Часто и учитель, и ученик бывали на литературных вечерах – А.М. в просторной студии читал написанные на Капри произведения, слушали и вместе учились. Золотарев вспоминал, что его поражала особая манера Максима слушать и наблюдать: «Мне всегда казалось, что у него как-то участвуют в этой работе и его развитые, зрячие руки… Он точно взвешивал слова и людей, чтобы определить их для себя одному ему известным зорким и увесистым словом». В конце 1913 года Золотарев уехал провожать своего брата до Парижа, а когда перед отъездом в Россию вернулся проститься с островом, Горького и Максима на Капри уже не было.
За время, проведенное с отцом, Максим вырос и возмужал, научился не хуже любого рыбака править лодкой, часами мог работать веслами. Среди каприйских рыбаков завел много приятелей. Он настолько хорошо овладел итальянским языком с особенностями местного диалекта, что неаполитанцы считали его своим земляком и не могли поверить, что синьорино Максим – так они его называли – родился в далекой России.
Как и отец, Максим влюбился в сказочный остров Капри: «бонбоньерка, упавшая с елки Господа Бога» – так назвал остров поэт Алексей Лозино-Лозинский, пораженный его красотой. Горький в «Сказках об Италии» писал: «В тумане тихо плывет – или раскален солнцем – тает лиловый остров, одинокая скала среди моря, ласковый самоцветный камень в кольце неаполитанского залива… Остров кажется лобастым зверем: выгнув мохнатую спину, он прильнул к морю огромной пастью и молча пьет воду, застывшую, как масло».
Максим побывал вместе с отцом во всех уголках острова. Вместе они прошлись по всем тропкам от вершины Монте-Соларо до волшебной красоты гротов: Голубого, Белого, Красного, Зеленого. Наверное, именно здесь Максим сформировался как художник, особенно это видно по его работам, богатым сочными «каприйскими» красками. Жаль было покидать солнечный остров, но пора было возвращаться в Россию.
Возвращение в Россию
Горький, так долго проживший за границей, не любил слово «ностальгия», редко говорил о том, как соскучился по России, но в душе тяжело переживал разлуку с родиной. Василий Десницкий вспоминал, как однажды, встречая на Капри восход солнца, Алексей Максимович говорил ему, что человек должен жить там, где рожден, не может он пустить корни в чужую землю: «Чудесная природа, изумительная красота… А вот, не поверите, земляк, иногда смотришь на эту красоту, и хочется голову разбить о розовые скалы, которые обступили меня, как стены тюрьмы…»
В честь 300-летия Дома Романовых 21 февраля 1913 года вышел указ императора Николая II о частичной амнистии для политических эмигрантов. Для Горького и Екатерины Павловны открылась возможность вернуться на родину, но снова подвело здоровье А.М. – обострился туберкулез. Малейшее изменение климата могло трагически отразиться на здоровье, тем более совершенно невозможно было переезжать из теплой Италии в зимнюю Россию. К лету состояние Горького улучшилось, и в июне 1913 года он получил разрешение вернуться в Россию. Правда, в консульстве предупредили: это не избавляет его от «административного взыскания» по приезде. Да и приехавшие из России знакомые советовали – лучше пока не возвращаться. И все же в конце года Горький с Ладыжниковым через Берлин отправились на родину. Поселился А.М. в Финляндии в деревне Кирьявала недалеко от станции Мустамяки на даче у Екатерины Крит, младшей сестры Марии Андреевой. Он писал Екатерине Павловне: «Из газет тебе уже известно, что я переехал границу вполне благополучно, тихо и скромно. Однако какие-то земляки узнали, и некоторое время ходили мимо меня, рассматривая лицо мое с ужасом, как мне казалось».
В январе 1914 года Департамент полиции распорядился установить «неотступное наблюдение» за А.М. Пришлось ему дать подписку о невыезде. Окружная прокуратура потребовала возобновить дело, начатое еще в 1908 году: тогда Горького обвиняли по статье 73-й Уголовного уложения в богохульстве, допущенном в повести «Мать». Обвинение по этой статье не входило в перечень дел, подлежащих амнистии. Горького вызывали к следователю на допрос, но вскоре дело прекратили. «Да, судить меня, вероятно, не будут, прокурор прекратит дело. Шум – невыгоден, его без меня достаточно», – написал А.М. Екатерине Павловне.
Тогда же А.М. обратился в Нижегородскую ремесленную управу, где он все еще числился «цеховым Алексеем Максимовичем», с просьбой выдать ему бессрочный паспорт. Через несколько дней он его получил, но с ограниченным сроком – всего на пять лет.
В начале января Леонид Андреев пригласил А.М. пожить в его доме – сам он до мая собирался за границу. Об этом удивительном доме в воспоминаниях об Андрееве рассказывает Корней Чуковский: «Его дом в деревне Ваммельсуу высился над всеми домами: каждое бревно – стопудовое, фундамент – циклопические гранитные глыбы… камин у него в кабинете был величиной с ворота, а самый кабинет – точно площадь… Камин этот поглощал неимоверное количество дров, и все же в кабинете стоял такой лютый холод, что туда было страшно войти». А.М. очень удобно устроился в Мустамяках, место знакомое, собственный рабочий кабинет, с таможни начинают поступать его личные вещи и главное – книги, необходимые для работы.
В начале февраля Горький поехал в Москву, посетил художественные выставки, театры. Его возвращение все противники царского режима приняли восторженно. Письма с поздравлениями от студентов, рабочих, литераторов – приходили во множестве: «Одна Москва поздравила свыше 70-ти раз…» Посетителей, пожалуй, даже больше, чем на Капри: тут и начинающие писатели – просят посмотреть и пристроить рукопись, друзья, просто посетители с просьбой помочь деньгами. Для того чтобы быть в гуще событий, А.Н. перебирается в Петербург и
