И вот когда они разбирали завалы естественной плотины, чтобы окончательно осушить город, Мисаэль перегнулся через край обрыва и увидел: в трехстах метрах ниже простирается идеальный для земледелия участок, если бы только добираться к нему не кружным путем. Огромный каскад воды из трещины в озере смел лесок, покрыл участок толстым слоем плодородной почвы и снабдил речкой для орошения. Большая часть работы сделана.
– Hijo de puta![29]– крякнул Мисаэль, ухмыляясь до ушей. – Ну разве я не гений и не спаситель города? – И он зашагал разыскивать учителя Луиса.
Тот строил очередной ветряк, чтобы подключить к динамо от грузовика и в части города поднять напряжение до двадцати четырех вольт. Луис разглядывал свое произведение и прикидывал, нельзя ли его переделать, чтобы еще повысить напряжение без особой потери силы тока.
– Привет, дружище! – сказал Мисаэль. – Это и впрямь замечательная машина. – Они стояли, глядя, как крутятся на ветерке две половинки бочонка для керосина, и Мисаэль положил руку учителю Луису на плечо: – У меня такая задачка, какой у тебя в жизни не было.
– Посложнее, чем переспорить Фаридес?
– Гораздо сложнее, старина. Пошли, увидишь.
Глядя на равнину внизу, уже зазеленевшую, с изломанными в щепки деревьями, Мисаэль раздулся от гордости за свой план, а учитель Луис опьянел от грандиозности замысла.
– Это будет наша усадьба, наше поместье, это будет лучшая ферма на свете.
Учитель Луис прикрыл глаза рукой, щурясь против солнца.
– Мы вырастим все, – говорил он. – Где сыро, у нас будет рис; посадим авокадо и бананы, а на паровой земле станем пасти скот. Мы захлебнемся в молоке и сыре, будем барахтаться в апельсинах.
– Может, и так, – ответил Мисаэль, отбросивший всегдашнее недоверие к поэзии. – Только нужно придумать машину, чтобы нас опускала и поднимала. Самую большую машину в твоей жизни, такую, что ветряки детскими игрушками покажутся.
– Я построю небывалую машину, – сказал учитель Луис.
Он ушел и два дня пролежал в темноте, закутав голову одеялом, пока принесенное ветром с гор семечко идеи не обосновалось в перегное воображения, не прорвало оболочку силой первого побега, не выпустило стержневые и волосяные корешки, не дало ростки веточек, пестиков и тычинок и не превратилось в механизм великолепнее небесной системы. Учитель Луис отправился съесть picante de polio в ресторане Долорес, вытер рот, откинулся на стуле и мысленно подготовил описание машины для тех, кто естественно возглавил Кочадебахо де лос Гатос.
«Дайте мне точку опоры, и я переверну мир», – высокопарно заявил он, но первое усилие Архимедова рычага потребовалось не для сбора средств, но чтобы уговорить жителей взяться за выполнение колоссальной задачи. Люди сочли это безумием – они еще раскапывают город, переделывают крыши, перебиваются с хлеба на воду, и вдруг кто-то предлагает отвлечься от работы и строить гигантский подъемник.
– Ты шизанутее отца Гарсиа, – слегка невнятно сказал Хосе – он держал за щекой кусок коки.
– Замечательная идея! – бурно жестикулируя, говорил отец Гарсиа. – Он бы у нас поднимался и опускался метафизически, с помощью ангелов. Будь я уверен в безупречности левитации, сам бы им управлял.
– У нас и так дел хватает, – сказала Ремедиос, – и, если вдуматься, мы только что ушли с равнины. Зачем же на нее возвращаться, когда здесь мы в безопасности?
– Но это не равнина, Ремедиос, это плато, оно для земледелия лучше любой равнины.
– По мне, это равнина, – ответила Ремедиос и снова принялась чистить «Калашников», приглядывая за графом Помпейо Ксавьером де Эстремадурой, который ностальгически рисовал на пыльном полу ландскнехтский меч.
– Да пошло оно в задницу! – вскричал дон Эммануэль, когда учитель Луис обрисовал свой план. – Я и так уж заезжен больше панамской шлюхи. Этим можно заниматься, когда делать нечего. Ты взгляни, у меня брюхо съежилось от рытья этих анден!
Учитель Луис внимательно оглядел предложенный к осмотру живот – тугой, как барабан, и украшенный рыжеватой порослью.
– Вы преувеличиваете, дон Эммануэль, – заметил он.
Хекторо выпустил густое облако от своей puro,[30]сморщился от дыма и потрепал по шее лошадь.
– А я смогу спускаться, сидя верхом? – спросил он.
– Несомненно, – ответил учитель Луис.
– Хм, оно, конечно… – сказал Хекторо. Он считал, чем меньше слов человек произносит, тем больше выглядит мужиком, а чем больше выглядит мужиком, тем реже ходит пешком.
Мисаэль искренне поддерживал план – идея-то его, но даже он теперь чуть остыл, потому что ему несколько раз снились кошмары, как большая деревянная клеть срывается, люди разбиваются насмерть, и он боялся, что это – предостережение.
– Мы проведем обряд, чтобы святые благословили подъемник, – сказал учитель Луис. – Потом приведем отца Гарсиа его освятить, а затем Аурелио помолится богам аймара и наванте, и тогда он ни за что не сорвется.
Это успокоило Мисаэля, но учитель Луис чувствовал себя немного виноватым, оттого что сыграл на слабости к суевериям.
Он уже пал духом, но затем было замечено, что многие подходят к краю утеса и разглядывают плато внизу. Приходил Хекторо, ему воображались простирающиеся до горизонта стада, что пасутся на сочных лугах. Дону Эммануэлю виделись рощи авокадо, и он вспоминал, как в прежние времена поселковые мальчишки воровали у него фрукты, а потом пытались ему же продать. Ремедиос увидела, что это и в самом деле плато, и представила его как линию самообороны в случае атаки с востока и место для тактического отступления, если нападение произойдет с запада. Гонзаго с донной Констанцей пришли туда на закате и сели на краю, болтая ногами.
– Гонзито, – сказала она, – там внизу полно укромных местечек. Помнишь, как мы устраивали обалденные землетрясушки под деревьями и за водопадом?
– Чудные были деньки, – ответил ее возлюбленный. – Как-нибудь мы туда спустимся, найдем местечко, где муравьи задницу не сгрызут, и не под деревом, чтобы птицы не гадили, и без конца будем устраивать обалденные землетрясушки и кричать, сколько душе угодно.
– Мне уже надоело выпадать из гамака, – сказала донна Констанца. – Хотя первое время забавляло.
– Вот увидишь, мы обзаведемся настоящей кроватью, а когда спустимся на плато, она нам не понадобится.
И вот так, к большой радости учителя Луиса, люди стали приходить и спрашивать: «Что тебе для твоей машины требуется?», а возле обрыва начал собираться невероятный склад разнородных предметов: что-то необъяснимо нашлось в горах, что-то раскопали на заброшенных рудничных приисках, что-то выклянчили у индейцев в обмен на коз и чайные ложки. Здесь были огромные железные ободья с защелками, обрезки каната, стальные колеса, куски разбившегося военного вертолета, гайки и болты с левой резьбой по старым английским стандартам; громадный ворот, который пришлось тащить четырьмя впряженными вместе быками; крепежные стойки, старые, аж окаменевшие; балки от машин-бронтозавров, что, по-ослиному кивая, дробили руду, и шестеренки от них; древняя лебедка из гладкого палисандра с толедскими заклепками и вычеканенными на них гербами и отдельная груда неопознанных предметов, которые «могут для чего-нибудь пригодиться».
