Ознакомительная версия. Доступно 7 страниц из 35
добиться такого успеха, как миссис Хайсмор. Но, по иронии судьбы, Лимберту удаются только шедевры. Как бы он ни пытался, как бы ни силился деградировать, как бы ни обещал себе, что в следующий раз напишет хуже, единственное, что выходит из-под его пера, единственное, что он может дать, – это гениальные, непонятые произведения. Так вот, с тех пор, как роман, который вы прочитали, получил ту злополучную премию, со мной происходит то, что я – и Лимберт, и миссис Хайсмор в одно и то же время.
Мертон привык к тому, каких вершин может достигать самомнение у аргентинских писателей, однако все-таки задался вопросом, не впал ли А. в откровенную мегаломанию, а потому решил удостовериться, правильно ли он понял услышанное.
– Вы хотите сказать, что пишете гениальные вещи, которые по идее должны оставаться непонятыми, а их, наоборот, читают взахлеб, словно их накропала та кошмарная миссис Хайсмор?
Услышав из чужих уст собственные слова, переписанные начисто, А. скривил губы в горестной усмешке и немного поубавил спеси.
– Не знаю, насколько они гениальные, да и какая теперь разница. Вы же не думаете, что я пригласил сюда ради хвалебных эпитетов именно вас, у которого, как я могу судить, они под семью замками? Мне важно одно: чтобы хотя бы раз, кто-нибудь, прочитал именно то, что я хотел сказать. Прочитал в верном ключе. Поскольку все дело в этом: подобрать ключ, как при чтении партитуры. Разве я, сорок лет прослужив литературе душой и телом, прошу слишком много? Вначале и я, как Лимберт, думал: в следующий раз, в следующий раз, и старался в каждой новой книге выразить это яснее. Но шли годы, мною овладевало отчаяние. А нынче уже не будет следующего раза. Роман, который я вам только что вручил, – мой последний шанс.
– То есть это – некая модель, которая повторяется в каждой книге?
– Она повторяется, да, но каждый раз немного в иной форме. Иногда это два плюс два плюс три, иногда пять плюс два, иногда три плюс четыре. Но, разумеется, речь не идет о послании. Это нельзя вывести, вычислить, как неизвестную величину в уравнении. Это не формула, не осадок в пробирке. Скорее наоборот. Кто сможет это увидеть, заметит также, что каждая фраза в каждой книге абсолютно необходима. Это мой метод, но – больше, чем метод; моя манера, но – больше, чем манера. Это в конечном счете смысл, таящийся за каждым словом, написанным мной. Вам, наверное, встречались картины с нагромождением цветов и форм. Если перестать в них пристально вглядываться, отступить на шаг и немного прикрыть глаза, можно, будто в ином измерении, уловить второй контур, ничем не похожий на первоначальный, и все, что казалось излишеством, огрехом, сумятицей, обретает в новой, проступающей фигуре свой истинный смысл.
Мертон, конечно, не раз сталкивался с такими оптическими иллюзиями, которые какое-то время, недолго, производили фурор на площадях и на выставках уличных живописцев, и он вроде бы понял, что хотел сказать А., но сразу уловил первую несообразность.
– Но как можно при чтении отступить на шаг? В изображении все элементы собраны вместе, все на виду. А при чтении фигура всегда ускользает, что-то всегда ожидается впереди. Вся форма целиком разворачивается во времени. Вы же не претендуете на то, чтобы ваши романы сразу принимались перечитывать?
– По крайней мере, чтобы нашли время перебрать в памяти все прочитанное. Это и означало бы отступить на шаг. Но, полагаю, что опытный читатель, тем более критик, мог бы уловить эту вторую фигуру в любой момент чтения, точно так же, как умный читатель способен угадать, чем закончится детектив. Вот что любопытно: я часто получаю письма от умных читателей, они указывают мне на те или иные мелкие погрешности, читают, я бы сказал, с неослабным вниманием, однако никто даже отдаленно не уловил этого второго контура.
– Но… – задумчиво произнес Мертон, – тут возникает проблема скорости. Я прочитал лишь один из ваших романов и не стану обобщать, однако у меня сложилось впечатление, будто меня поднимают в воздух, и я лечу быстро-быстро, проношусь над разными странами, не успевая рассмотреть подробности.
А. закивал, словно Мертон чуть не попал в цель.
– Однажды критик, единственный, кто был близок к разгадке, написал нечто подобное. Мои романы, заметил он, слишком занимательны. Известно, что занимательные книги любого критика сведут с ума, в буквальном смысле слова. Он использовал образ, похожий на ваш: дескать, читая мои романы, он чувствовал, будто скользит по озеру, покрытому льдом; разные картины появляются, исчезают, отвлекают внимание и не позволяют рассмотреть фигуру, которая виднеется в глубине. Тот человек, полагаю, не знал, что можно притормозить, использовав киль. Надеюсь, вам хотя бы это известно. Уверен, вы как раз такой, каким должен быть критик: «демон проницательности», способный «все прочувствовать, понять и объяснить».
Мертон, с рукописью на коленях, беспокойно заерзал на стуле.
– Но даже если я «все пойму», смогу ли связно все объяснить? Вы сказали, что это нельзя свести к формуле. Вероятно, и к статье, как того ожидает Нурия Монклус.
– Если вы это увидите, то постигнете сразу, целиком, словно откровение. У вас не возникнет ни малейших сомнений. Хватит одной фразы, чтобы, по крайней мере, я понял, что вы угадали. А сможете ли вы, захотите ли написать что-то об этом позднее, меня уже не слишком волнует. Полагаю, что да, вы как-нибудь умудритесь сочинить из этого статью. А теперь идите, пока я сам вам не выложил все. Единственное, о чем я вас настоятельно прошу, – читайте быстрее. Я не знаю, сколько времени мне осталось. Врачи твердят, что я напишу еще роман, но не осмеливаются смотреть мне в лицо. А я уже чувствую смерть внутри себя, она расположилась там, упорная, как оккупант, который ночами продвигается по моему телу. Захваченный дом. Вряд ли я увижу этот роман опубликованным, так что надеюсь, что правильно выбрал своего последнего читателя.
А. жестом распрощался, и Мертон встал, зажав рукопись под мышкой. Открыв дверь, столкнулся с Донкой: та стояла в коридоре, прислонившись к стене, и курила. В том, как она выдыхала дым вверх, к потолку, он усмотрел нечто высокомерное и угрюмое, словно сиделка завладела этой частью дома и дожидается, когда чужак исчезнет, чтобы снова запереть все на ключ. Мертон наслушался историй о сиделках, которые втайне подчиняли себе безнадежных больных в терминальной стадии и даже водили их рукой, ставя подпись на новом завещании, но, как он подозревал, здесь не тот случай. Тогда что? Проходя мимо, Мертон пересекся с ней взглядом, Донка вынула сигарету изо
Ознакомительная версия. Доступно 7 страниц из 35
