гадливость в ее глазах, я подумала: «Как ты посмела?». Тяжелой, разъедающей все нутро волной внутри меня поднималась ярость.
«Как ты посмела сказать, что коснуться меня — унижение? После всего, через что я прошла, ты бросаешь такие слова… мне?! Дрянь. Как. Ты. Посмела».
Еще совсем недавно я бы не решилась поднять голову. На дне, когда ты всего лишь пылинка на обочине дороги, тебе даже на ум не приходит, что можно поднять голову, но сейчас… Что-то изменилось во мне. Я знала, почему. Это все он — магистр Грим. Каким-то образом, явившись ко мне в темницу, предложив мне сделку — он как будто дал мне право считать, что я чего-то стою, что я не просто пылинка. И кажется… я ему поверила. Где-то в глубине своего сердца — поверила. Он придал мне сил. Он дал мне веру в себя. Даже если не хотел этого. Даже если это не входило в его планы. Именно его появление в подземелье воров вернуло мне силы снова поверить в себя.
Поэтому сейчас я собиралась… поднять голову.
Брезгливая высокомерная служанка в накрахмаленном белоснежном чепчике должна знать, что ей не стоило говорить мне такие слова.
— Ваш господин приказал вам помыть меня, — напомнила я, холодно покосившись на Агату. — Что вы там стоите? Идите сюда, возьмите мыло и вымойте мне спину.
Служанка сжала трясущиеся от отвращения ко мне губы. Я видела, как сильно ей не хочется пачкаться о клейменную воровку. Да, ее пугал не столько сам факт, что я воровка — ее пугало клеймо, символ позора. Она боялась, что этот позор, как проказа, перекинется на нее. Однако ослушаться не могла. Немолодая Агата знала, что делают со строптивыми слугами. Быть избитой палками она не хотела.
С искаженным лицом, искривив рот, что довольно сильно уродовало ее лицо, она подошла к ванне и взяла в руки мыло.
«Я покажу тебе, что такое унижение, — мысленно сказала я ей, пока она намыливала мне спину. — Ты пожалеешь, что посмела с высокомерием смотреть на Клодию де Фракиз».
Судьба не была ко мне жалостлива. Поэтому мне захотелось… стать безжалостной.
Как сильно гонористой служанке Агате приходилось сейчас переступать через себя, чтобы прислуживать такой, как я? Думала ли она о том, как низко пала? Достаточный ли это позор для нее, чтобы хотелось умереть?
Пожалуй, она думала, что пала низко, касаясь моего клейма. Но недостаточно низко, чтобы хотелось умереть. А зря.
— Потрите плечи, — сказала я.
Рука служанки на миг замерла — видимо, ее передернуло от того, что клейменная воровка отдает ей приказы.
Я слышала, как ее ноздри тихо втянули воздух — вдох был затяжной и глубокий, Агата мысленно призывала себя сдержаться, потерпеть, возможно, велела себе сжать зубы, чтобы не показать, как все это унизительно для нее.
Унизительно…
Мои ладони, которыми я опиралась о дно ванны, сжались в кулаки.
Рука Агаты с мылом тем временем переместилась мне на плечи.
— И шею помойте, — тоном, будто указываю ей на ее место, велела я.
Агата подчинилась, намыливая шею и ключицы.
— Ниже, — сказала я.
Тихий судорожный вздох служанки за спиной подсказал мне, что прямо сейчас ее переполняет ненависть ко мне.
«Ты не знаешь, что такое ненависть, Агата, — мысленно сказала ей я. — Не знаешь, что такое унижение. Но я покажу тебе».
Схватив ее руку с зажатым в ладони куском мыла, я развернулась и второй рукой вцепилась в накрахмаленный воротник униформы горничной, а после изо всех сил потянула визжащую Агату в воду.
Мне стоило усилий, чтобы перекинуть ее через борт ванны, и не уйти под воду самой, но я справилась. Два года дружбы с Тайге не прошли даром — он научил меня драться. Без правил, без приемов, без оружия — руками, кулаками, зубами, любыми подручными средствами — как дерутся воры. Чтобы сбежать, если ты попался, нужно уметь драться. По правде сказать, и в этом я не сильно преуспела, и оба раза, когда меня ловила городская стража, все, чему учил меня Тайге, мне не помогло. Но Агату никто никогда не учил драться и защищать себя, поэтому она, не сопротивляясь, ушла под воду.
Визг превратился в бульканье, когда я заломила одну руку ей за спину, а ладонью второй изо всех сил надавила на ее макушку, не давая служанке поднять голову.
За моей спиной голосила, надрывая связки, молоденькая Бланш, пока наконец в ее несообразительную головку не пришла мысль позвать на помощь. Дверь в комнату для купания громко хлопнула, а крики Бланш и ее топот теперь удалялись от меня прочь, пока не смолкли.
Агата в воде пыталась сопротивляться. Она дергалась и упиралась, из воды доносились глухие мычания — в них было столько отчаянья, столько ужаса… — но сцепив зубы, я продолжала удерживать ее голову под водой.
«Чувствуешь ли ты унижение? — спрашивала я у нее мысленно. — Чувствуешь ли ты страх? Почувствуй. Почувствуй все, что чувствовала я. Как будто ты лишь ничтожная букашка. Ничтожная ровно настолько, что твоя жизнь ничего не значит и ее можно отнять в один миг. Ты должна испытать страх, от которого умираешь изнутри, воешь изнутри, но ни звука издать не можешь, раздавленная тисками ужаса и боли. Почувствуй. Почувствуй все, что чувствовала я — и умри!»
Во мне не было колебаний. Не было сожалений. Единственное, во что в этот момент я верила непреклонно — никому больше не будет позволено вытирать об меня ноги, унижать меня, топтать меня!..
Любой, кто посмеет — поплатится!
Я готова была утопить ее — и сделала бы это, но…
Кто-то с силой схватил меня, заставляя мои пальцы отпустить голову служанки, и поднял над водой, одновременно разворачивая к себе.
Мой яростный взгляд скрестился с холодным взглядом льдистых глаз магистра. Несколько мгновений я ничего не слышала и не видела — для меня существовали только эти глаза. Глаза человека, который держал в своих руках мою жизнь и судьбу. Все внутри меня противостояло ему в этот момент. Я не хотела отдавать то, что принадлежало мне.
Услышав, как кто-то рядом задыхается и с гортанными звуками лихорадочно втягивает в себя воздух, я скосила глаза вбок. Насквозь мокрая Агата перевалилась через борт ванны и на корточках поползла прочь, не переставая хватать ртом воздух и одновременно издавать горлом жуткие звуки. Там, где она проползала, оставались на полу лужи воды.
Магистр тряхнул мою руку, с силой сжав кисть, чтобы привлечь к себе мое внимание. Он смотрел на меня сквозь недобрый
