и какого-то шума, голос Елецкого продолжил:
«Элиз, Светлану нужно обязательно защитить, а мерзавца Голдберга наказать! И это требуется сделать как можно скорее. Все это сразу же передай Торопову — пусть он немедленно займется этим вопросом! Дай ему на всякий случай номер ее эйхоса. Скажи…».
— Вот так. Это поручение мне от Алекса, как ты догадалась. А то, что мне не поверила — это очень правильно. Только двери не стоило открывать так быстро, — добавила Элизабет. — Тебя пугает это? — по взгляду актрисы баронесса поняла, что ее глаза прикованы к рукояти «Cobra Willie-VV». — Это наша с тобой защита от плохих людей.
— Саша сказал, что вы должны были поручить это Торопову, — Ленская отвела взгляд и подумала, что не в нее положении сейчас капризничать. Она должна быть благодарна этой женщине и десять раз благодарна Елецкому, что он сразу так озаботился произошедшим с ней. — И что с самим Сашей? У него какие-то неприятности?
— С Тороповым не получилось — он ранен, находится у целителей. У Алекса какие-то серьезные проблемы, пока не знаю какие, но точно знаю, они не могут быть простыми, и он до сих пор без связи, — убирая эйхос, пояснила мисс Милтон. — Все, меньше слов! Собирайся, поедем куда-нибудь отсюда!
— Сколько у меня времени на сборы? — Светлана было направилась к шифоньеру и тут же остановилась: — Элиз… Можно я буду называть вас так?
— Можно. Только лучше не на «вы». Все-таки я — не какая-то старая швабра и у нас есть одно, но очень важное общее, — видя замешательство на миленьком лице актрисы, баронесса рассмеялась и пояснила: — Очень важное общее — это Алекс. Мы вдвоем — его любовницы. При другом случае могли бы выцарапать глаза друг другу, но все повернулось так, что нам полезнее принять наше взаимное положение и даже дружить.
— Да, я согласна, — Ленская кивнула, открыв створку шифоньера. — Вот что хотела сказать: у меня завтра после обеда репетиция здесь, а потом спектакль. Как мне быть?
— Очень просто, — отозвалась Элизабет. — Наплевать на это. Забыть. И не появляться здесь до возвращения Алекса. Это самое лучшее, что я могу предложить. Но если тебе дела театральные так важны, то я могу сопроводить тебя, подстраховать на случай появления твоего Голдберга. Только предупреждаю, возвращаться сюда крайне нежелательно. Кстати, расскажи мне о твоем недруге и всем, что между вами случилось. Как вообще такое могло выйти, что к тебе — женщине самого графа Елецкого — посмел пристать какой-то ублюдок? Он что настолько смелый или настолько идиот⁈
— Так вышло… Я собиралась расстаться с Сашей… — Ленская сняла с вешалки платье, аккуратно свернув, положила в дорожную сумку поверх джан. Ей не хотелось изливать душу мало знакомой англичанке, но та ожидала пояснений, и следовало что-то говорить. — В общем, я провела с Сашей последнюю ночь, вернее вечер любви. Это было как раз после последнего экзамена. А потом сказала Саше, что собираюсь с ним расстаться. Мне было очень тяжело решиться на это, и чтобы стало чуть легче я позволила Артуру Голдбергу ухаживать за мной.
— Ты что совсем дура⁈ — Элизабет даже вскочила с дивана и в раздражении подошла к окну. — Сама решила расстаться с Алексом⁈ Решила променять его на какого-то Голдберга⁈
— Нет, не променять, — Ленская замотала головой. — Но ты права: я была дурой. Только сейчас начинаю это понимать. Мне не хватило терпения всякий раз долго ждать Сашу. Это очень-очень трудно и хотела оборвать свои мучения. Правда тогда я еще не думала, что может все повернуться много хуже, — заламывая руки, Ленская хрустнула пальцами. На лице ее отразилось страдание и это вовсе не было актерской игрой.
— Теперь для тебя «Саша» это? — Элизабет выдвинула приоткрытый ящик тумбочки и достала дилдо, который случайно заметила там. Похлопывая им по ладони, продолжила: — Или все-таки Голдберг взял тебя?
Ленская не успела ответить. Послышались торопливые шаги, дверь распахнулась на пороге появился Артур Голдберг.
Глава 5
Страстные игры с дилдо
— Пожалуйста, не мучай так себя! — попросил Евклид Иванович, морща лицо и глядя на дочь с состраданием. — И подумай, может лучше переехать ко мне. Талия, хотя бы на время! Поживи у меня, пока не вернется Мышкин! — говоря это барон знал, что Мышкин вернется очень не скоро, если вернется вообще. Целители, академические врачи и жрецы Асклепия по-прежнему будут делать вид, что пытаются его хоть как-то поставить на ноги, но Синорин из дома врачующего бога сказал, что князю не поможет уже ничто. И это было приговором свыше, потому как барон Евстафьев знал, что более авторитетных людей среди целителей нет. Евклид Иванович не хотел доносить эти слова до дочери. Как мог, он пытался поддерживать в ней веру в выздоровление жениха.
— Я никуда не поеду, пап. Не надо меня уговаривать, — Талия отвернулась, глядя на картину, висевшую на стене. На ней была изображена Печаль: женщина с изможденным лицом в рваной темно-серой одежде, бредущая куда-то в беспросветном тумане. Баронесса знала, что эту картину написал тот, прежний князь Мышкин, от которого осталось лишь тело. Конечно, ее Родерик не имел к столь мрачному полотну никакого отношения. И прежде, до того, как сломалась их жизнь, Талия Евклидовна хотела избавиться от этого жуткого художества — так неприятно было ей на него смотреть. Но теперь что-то всерьез сломалось в самой баронессе: она начала рассуждать иначе; ее больше не тянуло к былой праздности, а воспоминания о своих прежних шалостях вызывали лишь горькое сожаление, словно все это совершала не она. Особо ей было за воровство денег в банке и то, как она бездушно обходилось с отцом. Картину, названную ей же «Печаль», Талия не выкинула. Баронесса выбрала для нее темный с тусклыми вкраплениями золота багет и распорядилась повесить в своих покоях на самом видном месте. Решила для себя, что картина будет висеть там, пока князь не поправится, не войдет в ее покои на своих ногах. При этом Талия знала, что этого может не случится никогда, потому как боги жутко разгневались на нее.
— А ты знаешь, я уже говорил насчет вашей свадьбы с Демидовыми… — начал было барон, пытаясь хоть немного отвлечь дочь от тяжких мыслей.
— Пап, успокойся, пожалуйста.
