американского еврейства. Но Ист-Сайд хотел и «самопризнания». Мы хотим предоставить нашим знаменитым евреям их почетное место в американской еврейской организации в той мере, в какой они его заслужили. Но мы хотим, чтобы они работали с нами, а не над нами». «Тагеблатт» также заявил: «У нас в Нью-Йорке миллион евреев. Где их сила? Где их организация? Где их представители?».
Здесь, конечно, возникал главный вопрос. Как такое многочисленное и разнородное население может организоваться и создать какую-либо коалицию власти? Речь шла не только о том, что немец или русский, или верхний город или нижний Ист-Сайд. Сам Нижний Ист-Сайд кипел разногласиями и группировками. Часть населения составляли русские, часть — поляки, часть — венгры, часть — славяне, часть — латыши, часть — литовцы, часть — чехи, часть — галичане. Все они говорили на идиш, но с таким разным акцентом, что зачастую одной группе было трудно понять другую. Русские недолюбливали поляков, поляки недолюбливали русских, русские и поляки коллективно недолюбливали литовцев, а все, кто не был венгром, находили венгров высокомерными и снисходительными. В газете Jewish Daily Forward страница писем к редактору, называемая Bintel Briefs, стала своеобразным форумом для споров, и одно письмо 1906 г., подписанное просто «Русская мать», рассказывает лишь часть этой истории:
Уважаемый господин редактор:
Моя дочь, родившаяся в России, вышла замуж за венгра-еврея. Она переняла все венгерские обычаи, и в ней не осталось ни малейшего следа русской еврейки. Это было бы не так уж плохо. Беда в том, что теперь, когда она стала первоклассной венгеркой, она смеется над тем, как я говорю, над моими манерами и даже над тем, как мы готовим еду... Ни один вечер не проходит без... насмешек и издевательств.
Поэтому я хочу высказать свое мнение, что русские евреи и венгерские евреи не должны скрещиваться между собой; русский еврей и венгерский еврей — это, по-моему, два разных мира, и один не понимает и не может понять другого.
Некоторые евреи Ист-Сайда были начинающими марксистами, некоторые — социалистами, некоторые — сионистами. Некоторые были ортодоксами, некоторые — атеистами. Варшавские евреи не могли найти общий язык с краковскими. Уже звучала фраза: «Если собрать двух евреев, то получится три спора». Некоторые европейские евреи уже заявляли о своем полном разочаровании в Соединенных Штатах, проклиная Америку за то, что она, по их мнению, является слишком законническим обществом. Как жаловался один из жителей Восточной Европы: «В старой стране, если вы делали что-то неправильное, полицейский говорил вам, что это неправильно. Если вы говорили, что не знали, что это неправильно, полицейский говорил: «Ну, теперь вы знаете, так что больше так не делайте». Здесь же, если вы делаете что-то неправильное, вас просто арестовывают, штрафуют или сажают в тюрьму». Американская концепция, согласно которой незнание закона не является оправданием, показалась многим иммигрантам жестокой и несправедливой.
Единственным возможным средством объединения всех несчастных и спорящих элементов Нижнего Ист-Сайда казалось то, чтобы заставить их принять Америку как абстрактный идеал, дать им почувствовать, что они в первую очередь верные американцы, а во вторую — евреи. Это был большой заказ — большой даже для женщины с упрямыми, железными амбициями Джулии Ричман.
Незаинтересованному стороннему наблюдателю Нижний Ист-Сайд начала 1900-х годов показался бы совершенно хаотичным, и ничего, кроме катастрофы — или, в крайнем случае, какого-то бурного социального переворота или революции, — в нем не предвиделось. Однако все произошло совсем не так. Вместо этого из нее вышли художники, писатели, юристы, политики, артисты и бизнесмены: Ирвинг Берлин, Джейкоб Джавитс, Сэмюэль Голдвин, Дэвид Сарнофф, Джейкоб Эпштейн, Эдди Кантор, Дэнни Кей, Эдвард Г. Робинсон. Из этого и подобных гетто вышли премьер-министр американской архитектуры Эмери Рот, модный фотограф Ричард Аведон, дизайнер Ральф Лорен, королева косметики Хелена Рубинштейн, киномагнат Луи Б. Майер, Адольф Зукор, ликеро-водочный магнат Сэмюэль Бронфман — и многие, многие, многие другие, включая симпатичную нью-йоркскую девочку Бетти Джоан Перске, которая, получив образование в средней школе на углу Второй авеню и Шестьдесят седьмой улицы, названной в честь Джулии Ричман, стала голливудской и бродвейской звездой под именем Лорен Бэколл.
2. ПОЧЕМУ ОНИ ПРИЕХАЛИ
Пути восточноевропейских евреев в Америку были извилистыми, трудными и запутанными. Не было двух совершенно одинаковых историй, хотя общая тема была — побег. И все они требовали общего элемента — мужества.
Шмуэль Гельбфиш, например, родился в Варшавском гетто, вероятно, в 1879 году. Позже он укажет год своего рождения — 1882-й, а поскольку в Нью-Йорк он приехал без паспорта и других документов, его утверждение никак не могло быть опровергнуто. Его отец был человеком Книги и большую часть времени проводил за бесконечным изучением Талмуда. Но его мать была ростовщицей и, как таковая, была женщиной, имеющей определенное значение в обществе, хотя и не всегда популярной, когда стучалась в дверь, чтобы получить ссуду. Она была необычна еще и тем, что умела читать и писать и зарабатывала дополнительные деньги на написании писем для своих друзей и соседей их родственникам в США. Но, несмотря на все эти преимущества, ее сын был непоседливым мальчиком, которому не нравилось строгое православие отца. В 1896 году, когда ему было то ли четырнадцать, то ли одиннадцать лет, он решил сбежать из дома и отправиться в страну золотых возможностей. Он незаметно «позаимствовал» один из отцовских костюмов, попросил знакомого портного перекроить его по своему размеру и с небольшой суммой денег, которую удалось скопить, плюс несколько рублей, опять же позаимствованных из маминой копилки, отправился более или менее пешком — прося подвезти, где только можно, — к немецкой границе.
На границе он дал обычную взятку стражнику, который пообещал провести его через границу. Охранник взял деньги, но затем предал его и пригрозил отправить обратно. Под предлогом того, что ему нужно в туалет, Гельбфиш оказался в туалете с высоким окном, выходящим на реку Одер. Он прильнул к окну, выбросился в реку и вплавь добрался до Германии, где перебрался в Гамбург.[5] К тому времени как он добрался до Гамбурга, его деньги закончились. Бродя по улицам и размышляя, что делать дальше, он заметил магазин с названием, которое показалось ему знакомым. Он заговорил с хозяином магазина по-польски и обнаружил, что нашел земляка. Когда молодой Гельбфиш рассказал о своем бедственном положении, поляк вышел из магазина и стал бегать по окрестностям, собирая деньги для беженца. За несколько часов этот добрый человек собрал достаточно денег, чтобы Шмуэль смог заказать билет на пароход
