тысячи рублей за выслугу лет и долгую беспорочную службу.
Не так давно сыщик Стефанов вычислил глубоко законспирированного бирочника[13] только по имеющейся в Сыскном отделении антропометрической карточке, благо начальник Московского сыска Лебедев завел таковые в своем регистрационном бюро. А сколько Василий Степанович разыскал людей, имея на руках только фотографическую карточку или мало-мальское словесное описание, он и сам не помнил…
В копилке закрытых дел по розыску граждан, представляющих интерес для организаций, блюдущих благочиние, добронравие и порядок, водился у Василия Степановича один человек, про которого всего-то и было известно, что он имеет нос пуговкой и слегка картавит. Попробуйте сыщите в Москве человека по таким приметам! А Василий Степанович сыскал.
Иное дело, когда знаешь, что ищешь, когда имеются какие-то особые приметы. В таких случаях всегда будет ожидаемый результат. Московский мещанин Иван Александрович Колобов входил в число таковых. В качестве исходных данных имелись его сословная принадлежность, фамилия, имя и отчество и факт проживания в августе месяце в Рязани. Правда, с его слов, но это было нетрудно проверить. Что и было вскорости произведено титулярным советником Стефановым.
Оказалось, и правда Колобов с августа до первой декады сентября пребывал в Рязани и исполнял должность учетчика на винном складе торгового дома «Панкратий Морозов с сыновьями» с месячным окладом в шестьдесят пять рублей. Это место он получил сразу после прибытия из Москвы в понедельник тринадцатого июля и служил до пятницы одиннадцатого сентября, покуда ему не отказали в должности за нерадивостью к службе и не рассчитали. Проживая в Рязани, Колобов снимал квартиру в меблирашках для приезжих по улице Семинарской недалеко от железнодорожного вокзала. Когда его рассчитали, он вернулся в Москву…
Об этом Василий Степанович доложил судебному следователю по особо важным делам Воловцову. А еще люди Стефанова узнали про Колобова и его житие в Москве много интересного, что помогло бы Воловцову прояснить его личность. Собранные об этом человеке данные были изложены на одиннадцати страницах отчета, который Василий Степанович передал Воловцову из рук в руки.
– Благодарствуйте, Василий Степанович, – искренне и с оттенком восхищения произнес Иван Федорович, принимая из рук Стефанова драгоценный отчет. – Вами была произведена поистине огромная работа.
– Ну что вы, – слегка порозовел Василий Степанович. – Такое нам не впервой.
– Ну а на словах что вы можете сказать об этом Колобове? – заинтересованно спросил Воловцов. – Вы же наверняка составили о нем свое мнение. Не поделитесь?
Старший чиновник особых поручений сыскного отделения Москвы думал недолго:
– Судя по всему, он душевно не здоров. По-человечески его жаль. Но он не из тех умалишенных, кто ходит по полицейским участкам и признается в громких убийствах, чтобы побыть какое-то время в центре внимания и тем самым потешить свое самомнение. – Немного помолчав, чиновник добавил, глядя прямо в глаза Воловцова: – Я бы не стал утверждать, что в Сретенской полицейской части он говорил неправду…
* * *
Отчет, составленный на одиннадцати рукописных страницах, к каковым были прикреплены копии дневниковых записей и писем, написанных рукою Колобова, и его фотографическая карточка, сделанная примерно год назад, начинался с момента рождения Ивана Александровича. Он появился на свет в тысяча восемьсот семьдесят восьмом году в семье Александра Васильевича Колобова, писаря, то есть мелкого канцелярского служителя, имеющего месячный оклад чуть более тридцати рублей. Матушка Ивана Колобова, Параскева Ильинична, в девичестве Холмогорова, была дочерью отставного унтер-офицера и, выходя замуж, принесла в семью в качестве приданого пару сарафанов, самотканые скатерку, простынь, две подушки и шаль Павловопосадской платочной мануфактуры.
Учитывая, что Ваня был вторым сыном в семье (первый, Игорь, был на семь лет старше), жили они бедно, на всем экономя. Конечно, в вечернем чае Александр Васильевич ни себе, ни своим домочадцам не отказывал и не ходил на цыпочках, чтобы не истерлись раньше времени штиблеты, как поступал мелкий чиновник Акакий Акакиевич Башмачкин, сентиментально выведенный гением русской литературы Гоголем в повести «Шинель». Однако не раз случалось, что семейство сидело на хлебе и воде – Александр Васильевич предпочитал в срок отдать плату за нанимаемую квартиру в две крохотные комнатки с кухней и вовремя расплатиться с молочником и бакалейщиком, нежели быть сытыми, но погрязнуть в долгах.
В тысяча восемьсот восемьдесят шестом году Ваня Колобов был отдан в подготовительный класс гимназии и на следующий год был принят в первый гимназический класс полным пансионером, поскольку учился на отлично. Столь же блестяще он проучился и последующие шесть лет, поскольку если бы он не успевал по всем предметам с максимальным баллом, то лишился бы пансиона, что никак не входило в планы Александра Васильевича. Очевидно, он не давал слабину сыну, заставляя его прилежно учиться и успевать по всем предметам.
В выпускном классе Ваня Колобов сделался вдруг отстающим и по некоторым предметам стал едва успевать на удовлетворительно. Выглядело это так, будто у него кончился завод или лопнула пружинка, находившаяся все время в опасном натяжении. В голове его многое перемешалось и спуталось. В классах по разным предметам он вдруг стал отвечать невпопад, а однажды на уроке истории переселил Наполеона Бонапарта в Древний Рим, а государя императора Александра Первого Благословенного назвал сыном Филиппа Второго, царем Азии и «великим завоевателем мира», перепутав с Александром Македонским. Бывшего отличника кое-как довели до выпуска, после чего он какое-то время проживал с родителями дома, помогая отцу в переписывании бумаг.
Зимой одна тысяча восемьсот девяносто шестого года Александр Васильевич Колобов сильно простудился, получил двухстороннюю пневмонию и умер в земской больнице, повторив судьбу гоголевского Акакия Акакиевича. Дела в оставшейся без кормильца семье пошли совсем худо. Кое-чем помогал брат, получивший по службе чин коллежского регистратора. Но когда он женился и заимел ребенка, помощь прекратилась. Мать, года полтора как сделавшаяся прачкой-поденщицей, приносила в день когда копеек семьдесят, когда полтину, а когда одну только еду. Сидеть на ее шее Ваня не мог и в следующем году в результате долговременных хождений и увещеваний получил-таки место младшего бухгалтера в товариществе «Эмиль Липгарт и К°», располагавшемся на Мясницкой в бывшем доме братьев‑фабрикантов Бутеноп.
Все было ладно почти три года. До того самого времени, когда у Ивана Колобова случилась большая любовь. Ее звали Нелли Светлицкая. Она была модисткой и обеспечивала вторую жизнь женским поношенным вещам, преимущественно платьям и блузкам, перешивая их и отделывая вышивкой, лентами или бахромой.
Они встретились в Солодовниковском пассаже. Колобов зашел туда в надежде купить недорогое осеннее пальто, а Нелли Светлицкая – прикупить тесьмы и лент. И как-то так случилось, что они столкнулись и Нелли
