– Силой заставить? Запереть? Что же это за мать?
– Моя собственная. Заметь, что по-своему она любит меня и думает, что предпринимает все для моего счастья, которое я не способна найти одна. Просто она путает свои желания с моими. Она мечтает выдать меня замуж за английского пэра, который сделал бы меня графиней.
– Старого и безобразного, конечно? – ухмыльнулся Гийом. – Поистине святая женщина!
– Нет. Он только немного старше тебя, и нельзя сказать, что неприятен. Просто я люблю не его.
– Ты его давно знаешь?
Лукавая улыбка скользнула по губам Мари-Дус.
– Что ты пытаешься выяснить? Появился ли он еще до нашей встречи? Да. Могла бы я согласиться с желаниями моей мамы и выйти за него замуж? Возможно. Все от меня хотят этого брака…
– Он тебя любит?
– Говорит, что да, и, если верить его терпению, возможно, так оно и есть, но я, я люблю только тебя, я хочу только тебя и ребенка, которого ты мне подарил. Я думаю, что представила тебе доказательство этого, вернувшись в наш дом.
Страсть, которая чувствовалась в ее голосе, погасила пламя ревнивой ярости, которое уже лизало сердце Тремэна. Он обхватил молодую женщину руками, чтобы лучше ощутить ее тепло, нежность и это очарование, которое делало ее единственной в мире. Поглаживая ее волосы, он заговорил вновь:
– Вернемся к тому, о чем ты говорила. Она тебя заперла? Но как? Под каким предлогом?
– О, это совсем просто: она закрыла меня на замок в моей комнате, сообщив всем во весь голос, что я заболела заразной болезнью, что позволило ей удалить детей. Сознаюсь, что вначале я была согласна именно из-за них. Я не хотела, чтобы они задавались вопросами по поводу меня и находились поблизости в момент развязки. Я думала, что, как только разрешусь, приеду сюда с младенцем. Но моя мать совсем не то подразумевала, и я узнала, что была действительно пленницей, когда разгадала ее намерения: как только ребенок родится, для соблюдения тайны передать его какой-нибудь женщине из лондонского предместья.
– Она хотела его убить? – воскликнул Гийом в высшей степени возмущенный.
– Вовсе нет! Ребенок должен был быть оставлен ей взамен на небольшое количество денег и условие, что о нем никто никогда больше не услышит.
– Это одно и то же. Сообщница имела бы, таким образом, полную свободу действий, чтобы продать малыша цыганам или Бог знает что еще. Какой ужас! Как тебе удалось сбежать?
– Благодаря Китти, моей горничной. Она мне полностью предана…
– А другие твои слуги нет?
– Они мамины. Ты знаешь, что наш дом в Кенсингтоне принадлежит ей. У меня только Китти, и не так уж трудно было сделать из дворецкого, служанки и кучера сторожей. Тайно подготовив все для моего побега, однажды вечером, когда дежурил конюх Блоссом, Китти, в которую он влюблен, позаботилась о том, чтобы… занять его, а потом усыпить. Мы убежали вдвоем, но, чтобы сбить преследователей с толку, нам пришлось расстаться. Я вошла на корабль, который почти сразу же поднял якорь; Китти направилась к кузине, где никто ее не будет искать: она присоединится ко мне через несколько дней…
Появление госпожи Перье с подносом положило конец откровениям. Мари и Гийом принялись за обильный завтрак, поданный на красивой старинной серебряной посуде, на одной из этих деревенских скатертей в красно-белую клетку, которые нравились Гийому, потому что напоминали ему детство, проведенное в Канаде.
Восстанавливая свои силы, подорванные праздничным днем и ночью, проведенной верхом, Тремэн размышлял, продолжая довольно рассеянно слушать Мари-Дус, которая болтала немного беспорядочно, будучи просто счастливой, что побег удался и что она вновь встретила Гийома. Она была так весела сейчас, несмотря на свой усталый вид, что он не отважился снова погрузить ее в опасную трясину забот.
Мысль о том, чтобы иметь ребенка от той, которую он любил, доставляла Гийому истинную радость, но он слишком хорошо стоял обеими ногами на земле, чтобы не видеть осложнений, которые могли из этого последовать: прежде всего роды. Этот одиноко стоящий дом позади больших дюн совершенно не мог рассчитывать на помощь в случае необходимости. Единственное ближайшее соседство – это почерневшие башни старого замка Олонд, грезившего на краю древней дороги с глубокими рытвинами. Оттуда нельзя было ожидать никакой помощи: некогда богатая вотчина Канвилей, благородной и большой семьи, предок которой сопровождал когда-то завоевателя за Ла-Манш, Олонд спал сейчас в надменном одиночестве, так как хозяева его находились чаще в Англии, чем в Котантене. Что касается двух ближайших маленьких поселков – Канвиль-ла-Рок и Сен-Ло-д'Урвиль, – то ни один доктор не счел нужным там обосноваться. Чтобы найти какого-нибудь, надо было бежать в Порт-Бай – одна миля! – или даже до Сен-Совер-ле-Виконт: две с половиной мили! Что делать, если в критический момент дела пойдут плохо? При одной лишь мысли об опасности у Гийома перехватывало горло…
Самым благоразумным было бы, конечно, отвезти завтра же Мари-Дус в город. В Шербург, например, где Жозеф Ингу с удовольствием позаботится о ней. Он проникся дружескими чувствами к Мари и охотно играл роль ангела-хранителя их трудной любви. Кроме пересылки писем, именно он брал на себя обязанность находить корабли, когда она возвращалась к себе, и опять-таки он встречал ее при каждом приезде. Гийом, впрочем, подозревал, что он испытывает побочное удовольствие от того, что играет эту роль посредника, так как не чувствовал, что должен сохранять лояльность по отношению к законной супруге, которая, как он прекрасно знал, не любит его.
Итак, Шербург? Почему бы и нет?.. Единственным недостатком было то, что там откровенно ненавидели англичан и всякая «леди» рисковала не встретить там большой симпатии. Тогда Кутанс? Но Мари окажется там совсем одинокой… В сущности, лучше всего был бы, наверное, Гранвиль. Кроме Вомартэнов, у Гийома там было уже много друзей…
Когда первая проблема будет решена и этап рождения пройден, необходимо позаботиться о будущем– ближайшем или отдаленном – ребенка, найти кого-нибудь надежного, кому можно было бы его доверить, потому что его собственный отец не мог им заняться, а от бабушки Вергор ожидать было нечего… Поглощенный своими думами, Гийом весьма рассеянно слушал немного бессвязную болтовню Мари-Дус, но вдруг наступило молчание, и он спустился на землю: будущая мама, сломленная усталостью последних дней и ночью, проведенной в ожидании цокота копыт, внезапно заснула с насаженным на вилку куском сладкого пирога.
Приложив палец к губам, он сделал госпоже Перье знак молчать, потом осторожно встал, взял, не разбудив, молодую женщину на руки, поднялся по лестнице и положил свою такую доверчивую ношу, которая прижалась к его плечу, на оставшуюся раскрытой постель. Но, когда он собирался уйти, Мари издала жалобный стон, в то время как ее руки вслепую искали его. Гийом улыбнулся и наклонился, чтобы поцеловать ее в приоткрытые губы.
– Я вернусь! – прошептал он.
Но она этого и слышать не хотела. Может быть, она не так уж крепко спала, поскольку, вздохнув, произнесла:
