Блау… Блау… фен? Или не блау? Или не фен? Не помню… Да кого я обманываю! Я же сроду одно от другого не отличу. И как оно работает, я тоже не понимаю. Вижу только, что эта штуковина куда сложнее, чем одноразовые горны из глины, в которых мы железо плавим.
Из открытых дверец вытащили огромную, просто невиданную по размерам крицу, и Лотар даже застонал от зависти. Его горны давали выход размером в два кулака, редко больше. И огромное количество железа уходило в шлак и чугун, совершенно бесполезный в это время. Плавить его не могли, потому как примитивные печи не давали нужного жара.
— Железо, государь! — низко склонился индус, пугливо поглядывая на князя. Он кое-как начал понимать словенскую речь, с пятого на десятое, больше объясняясь жестами и длинными тирадами на незнакомом тут языке. Впрочем, к нему приставили переводчика из местных купцов-персов, и дело пошло.
— Шлак! — индус показал на пальцах что-то маленькое и незначительное, а потом затрещал что-то по-своему.
— Мастер говорит, что плавка хорошо прошла, государь, — перевел перс. — Шлака немного, а из чугуна он может гробы делать.
— Гробы? — растерялся Самослав. — Зачем нам чугунные гробы? У нас тут в основном покойников на костре сжигают. Ну, кроме германцев, степняков и хорутан…
— Да девать особенно этот металл некуда, — пояснил переводчик, когда индус завершил свою тираду. — В Индии из него гробы делают. Еще из этого шлака построить что-нибудь можно, материал крепкий.
— Снаряды для баллист пусть делают, если получится, — сказал, подумав, князь. — Металл хорош? — спросил он у Лотара, а тот обреченно кивнул головой, понимая, что врать бесполезно.
— Отличный металл, государь, — ответил он. — Я уже понял, как это работает. Тут ведь и сталь можно науглероживать куда лучше, чем сейчас, и отход меньше. В этой печи нагрев намного равномерней идет. Эх! Как же я сам до такого не додумался!
— Гору эту и землю вокруг нее на приказ Большого дворца записать, — негромко сказал князь секретарю. — В вечное владение княжеской семьи.
— Слушаюсь, государь, — кивнул секретарь и заскрипел грифелем. — С индусом что делать? Долю прикажете оформить?
— Нет, — подумал князь. — Я уже и так от компаньонов продыхнуть не могу. Они скоро богаче меня станут. Дом подарить здесь и в столице. Жалование положить триста рублей в год. И хватит с него пока. Боюсь, его и так кондрашка от радости хватит.
Князь не ошибся. Когда индусу перевели сказанное князем, он схватился за сердце и осел на землю. А потом, когда пришел в себя, бросился в ноги, пытаясь облобызать сафьян хозяйского сапога. Он всегда был состоятельным человеком, но здесь, на чужбине, он впервые в жизни станет богат. Сто римских солидов в год — неслыханная сумма для простого мастера. И это пока никак не укладывалось в его чернявой голове.
Неделей позже князь, прибыв в столицу, вызвал к себе боярина Люта. Глава Земского приказа считался неформальным главой правительства, и авторитет его в княжестве был непререкаем. Уж очень неглуп оказался бывший родович из глухой веси. Неглуп, предан и вынослив, как вол. За то его князь и ценил, смотря сквозь пальцы на мелкие шалости при поставках инвентаря в префектуры, при распределении коней с заводов и при закупке харчей для строителей государственных объектов. Князь вздыхал и делал вид, что не замечает, а тот не наглел, предпочитая клевать, а не откусывать всей пастью. Он знал, что иначе поедет в дальнюю усадьбу доживать свой век в забвении, ощипанный догола. Боярин Лют меру знал.
— Новый приказ нужно организовать, — сказал ему Самослав. — Рудный. Есть кто на примете?
— Есть, как не быть, — степенно погладил бороду Лют. — Вот, например…
— Сразу нет! — резко оборвал его князь. — По твоей хитрой морде вижу, что родню свою пропихнуть наверх хочешь. Не выйдет! Я твою родню наизусть знаю. Знаю даже тех, с кем ты детей крестил. Другого предлагай. И знай, что за него я с тебя спрошу.
— Ага, — тут Лют задумался всерьез. — Тогда вот так вот сразу и не скажу, государь. Есть пара человек, но зелены еще. Из мастеров. Их бы по приказам погонять год-другой, дела разные доверить. Да оценить потом. Отработать по линии Горана, опять же. Вдруг до денег жадны окажутся… Без меры…, — аккуратно добавил он.
— Полгода дам, — сказал князь. — Отбери трех, и по каждому отчет предоставишь в конце срока. Люди нужны знающие, а не очередной зять какого-нибудь жупана, с которым ты наливку хлещешь. Такие люди должны быть, кто сам у горна стоял.
— Слушаюсь, государь, — кивнул Лют.
Он скрепя сердце задачу к исполнению принял. Незнакомое тут ранее слово блат прижилось мгновенно, как родное. Что-то очень близкое было в этом слове для каждой словенской души, и оно задевало в этих душах самые потаенные струны. Князь даже удивлялся порой, до чего все становится похоже на тот мир, который он покинул так давно. Все то же самое, только газет и телевизора нет. Князь когда-то любил читать газету и пить кофе.
А, кстати, почему здесь до сих пор нет газеты? Непорядок! Самослав вздохнул и потянулся за колокольчиком, чтобы позвать секретаря. Он снова хочет читать газету и пить кофе! Иначе, зачем это всё!
* * *
В то же самое время. Александрия.
Княжна Юлдуз, она же в крещении Елена, передвигалась теперь строго под охраной. Даже по дворцу. На улицу ей разрешалось выходить только со свитой, и только в церковь, где, отстояв службу на виду всего города, она удалялась во дворец, под надзор. Фокус, когда она ускользнула на скачки, выйдя в толпе родственников-болгар, больше не прошел бы. Болгар во дворец не пускали, и все они теперь несли службу не ближе Гелиополя. В городской страже остались лишь даны и нубийцы, а их перепутать с родней княжны было решительно невозможно. Хорутанская гвардия не допускала к княжне никого. Воины совершенно озверели после того немыслимого позора.
Святослав, который дома не был несколько месяцев, вошел в покои жены с перекошенным от гнева лицом. Ему обо всем доложили сразу же, но он уехать не мог. В войсках шли последние приготовления. Нил вот-вот войдет в свое русло, а это значит, что война начнется очень и очень скоро.
— Святослав! — бросилась к нему сияющая Юлдуз, но остановилась, увидев выражение лица мужа. Он не обнял ее, просто стоял и смотрел на нее с брезгливостью, как на жалкую, грязную собачонку. Это было так обидно, что она разрыдалась. Она ведь так ждала его!
— Ты говорила, что любишь меня, — начал Святослав, глядя на
