тест Оуэна, пациенту нужно понимать язык и быть в состоянии подолгу создавать мысленные образы, а на это, несмотря на наличие сознания, оказываются способны не все. И вот здесь новые методы вроде ИСВ особенно важны, поскольку гипотетически они позволяют обнаруживать остаточное сознание, не требуя от пациента вообще никаких действий. Именно так, как и положено подлинному счетчику сознания.
* * *
Пока я использовал термин «уровень» лишь применительно к довольно заметным изменениям у конкретного человека, таким как разница между обычным бодрствованием и общим наркозом или нахождением в вегетативном состоянии. Однако можно посмотреть на уровень сознания и под другим углом. Менее ли сознателен младенец, чем взрослый? И насколько сознательна по сравнению с ними обоими черепаха?
Конечно, в таком взгляде на проблему существует опасность: подобные рассуждения исподволь настраивают нас на то, что любая форма сознания, отличающаяся от сознания здорового взрослого человека, чем-то ниже или хуже. Такие установки симптоматичны для возведения человека на пьедестал и придания ему исключительности, от чего неоднократно страдала биология, поскольку подобными представлениями омрачена вся история человеческой мысли. У сознания не одно свойство, а значит, неверно принимать выражение определенного набора свойств, типичного для взрослого человека, за сущность сознания во всех его разновидностях, а затем именно это выражение принимать за точку отсчета для одномерной шкалы. Сознательный опыт, вне всякого сомнения, возникает не сразу — будь то при индивидуальном развитии (неважно, человека либо иного живого существа) или в грандиозных эволюционных масштабах. Однако было бы очень большой натяжкой рассматривать и тот и другой процесс как разворачивающийся линейно или завершающийся воплощенным во взрослом человеке идеалом того, что значит быть вами или мной. Это один из возможных недостатков и ограничений аналогии между сознанием и температурой[63] — той самой аналогии, с которой я начал эту главу.
Смежный вопрос: представляет ли собой сознание «все или ничего» («свет» либо горит, либо погас), или же четкой границы между наличием сознания и его отсутствием не существует? Этот вопрос относится как к появлению сознания в эволюционном или онтогенетическом смысле, так и к его появлению после возвращения из беспамятства общей анестезии или сна без сновидений. Вопрос, конечно, увлекательный, но поставлен он, на мой взгляд, неверно. В данном случае не стоит прибегать к противопоставлению «или — или». Применительно и к эволюции, и к индивидуальному онтогенетическому развитию, и к повседневной жизни, и к нахождению в медицинском учреждении я предпочитаю мыслить в терминах довольно резких переходов от полного отсутствия сознания к присутствию по крайней мере какого-то сознательного опыта, который затем будет проявляться в разной степени или, возможно, разными гранями, но только после того, как «в окнах дома» появятся хотя бы какие-то проблески света.
Возьмем типичного взрослого человека. Будет его уровень сознания выше (или ниже) во сне или когда он сидит за рабочим столом слегка осоловелый после сытного обеда и мысли почти не ворочаются? Прямо и однозначно на такой вопрос ответить не получится. Сон может быть «более осознанным» в одном смысле (например, с точки зрения яркости и живости воспринимаемой феноменологии) и «менее осознанным» в других (например, с точки зрения рефлексивного осмысления происходящего[64]).
Одно из важных следствий отказа от восприятия уровня сознания как одномерного — исчезновение резких различий между уровнем и содержанием сознания. В этом случае становится бессмысленно полностью отделять то, насколько мы сознательны, от того, в чем наше сознание состоит. Возможно, мерить всех одной меркой — а именно так предполагается по аналогии с температурой, если брать эту аналогию совсем буквально, — это не выход.
Наглядным примером тесной взаимосвязи между уровнем и содержанием сознания может служить проведенное нами несколько лет назад исследование активности мозга в психоделическом состоянии. Психоделические препараты помимо прочих своих многочисленных функций служат и науке о сознании, открывая перед ней уникальные перспективы, поскольку вызывают глубокие изменения в содержании сознания, не требуя при этом ничего, кроме простого фармакологического вмешательства в мозг.
Представление о том, насколько драматичными могут быть эти изменения, можно почерпнуть из записок изобретателя диэтиламида лизергиновой кислоты (ЛСД) — швейцарского химика Альберта Хофмана — о своей поездке домой из лаборатории расположенной в Базеле фармацевтической компании «Сандоз» 19 апреля 1943 г. В этот день, который вошел в анналы как «День велосипеда», он решил принять небольшую дозу своего свежего изобретения и вскоре начал ощущать себя несколько необычно, поэтому отправился на велосипеде домой. Каким-то чудом добравшись, несмотря на всевозможные шокирующие переживания, и уже уверившись, что сходит с ума, он улегся на диван и закрыл глаза.
…Понемногу я начал получать удовольствие от невиданных цветов и игры форм, упорно продолжающейся под моими сомкнутыми веками. Меня крутило в калейдоскопическом водовороте фантастических образов, которые чередовались, прорастали друг в друга, раскрывались кругами и спиралями, потом сжимались, взрывались цветными фонтанами, перетасовывались и соединялись, и все это без остановки, в постоянном течении…[65]
В психоделическом состоянии яркие перцептивные галлюцинации часто сопровождаются необычным восприятием себя самого, часто описываемым как «растворение эго» — когда границы между собой, окружающим миром и другими людьми словно смещаются или растворяются. Эти отклонения от «нормального» сознательного опыта настолько глубоки и всеохватны, что, вполне возможно, психоделическое состояние представляет собой изменение не только содержания сознания, но и общего его уровня. Это предположение мы и взялись проверить совместно с Робином Кархартом-Харрисом из Имперского колледжа Лондона и Сурешем Мутхукумарасвами из Оклендского университета.
В апреле 2016 г. мы с Робином принимали участие в конференции, проходившей в аризонском Тусоне, прямо у подножия Каталинских гор. Нас обоих пригласили выступить с докладами о наших исследованиях, и мы воспользовались этой возможностью, чтобы выяснить, насколько наши с ним интересы в изучении сознания могут пересечься в контексте психоделии. Тогда как раз после нескольких десятилетий опалы и забвения возобновились научные и медицинские исследования ЛСД, а также других психоделических соединений, таких как псилоцибин (активный компонент галлюциногенных грибов). За экспериментом Хофмана на самом себе последовал всплеск исследований, направленных на изучение потенциала ЛСД как лекарства от ряда психологических расстройств, включая алкоголизм и другие зависимости. Результаты выглядели многообещающими, но к концу 1960-х, когда ЛСД с легкой руки Тимоти Лири и прочих превратился в рекреационный наркотик и символ бунтарства, почти все эти исследования были закрыты. Сколько-нибудь существенные научные проекты начали появляться вновь только в 2000-х, после почти полувекового простоя[66].
На нейрохимическом уровне классические психоделики — ЛСД, псилоцибин, мескалин и диметилтриптамин (ДМТ, действующее вещество южноамериканского галлюциногенного отвара аяуаска) — работают преимущественно за счет воздействия
