это был выхаживаемый совместными усилиями наш общий ребенок. Несмотря на сильную оппозицию в лице старших и более опытных врачей, наша небольшая группа, работающая в Веллоре, отдавала общему делу все свое время и все свои силы. Мы пытались разобраться в причинах проказы и преодолеть древнейшие предрассудки, связанные с этим заболеванием. И теперь, спустя месяцы и годы, в течение которых Садан проводил бесконечные испытания одного вида обуви за другим, а язвы все не рубцевались и постоянно кровоточили, наша теория была обречена на смерть.
Вторым моим другом, которому я был обязан помочь, был сам Садан. В конце концов, мы экспериментировали с его ногами. Мы со своими идеями всего лишь вступили в азартную игру, а Садан поставил на карту свое тело и свою неугасимую надежду. Не раз наступали моменты такой безнадежности, что у меня уже не было сил подходить к нему и снимать носки для осмотра ног. Но никогда я не слышал от него ни одной жалобы. Я полюбил Садана. Я знал, что и он полюбил меня: я был его последней надеждой. Очень часто меня посещала мысль: ради его же блага я должен отказаться от своей идеи и провести ампутацию его ног. По крайней мере, тогда — на деревянных ногах — он сможет вернуться домой к своей семье.
После очередной неудачи мы начинали придумывать что–то новое: большие высокие твердые ботинки или, наоборот, открытые легкие туфли с мягкими эластичными подошвами. Каждое новое изобретение вселяло в нас надежду.
Иногда на апробацию новой модели уходил месяц. Если признаков инфекции не обнаруживалось, я радостно восклицал: «Садан, ну уж теперь–то мы нашли то, что надо!» Но, в конце концов, нас неизбежно постигало разочарование.
Я искал способы, чтобы перенести нагрузку с больного участка ноги на здоровый. В результате появлялись натертости на здоровой коже. Все наши доктора постоянно, как могли, подбадривали Садана; он подбадривал нас. От отчаяния у каждого на глаза наворачивались слезы, но мы старались плакать незаметно, чтобы другие не видели этого. Изо всех сил мы сдерживали злость и обиду на свое бессилие.
Помимо своей теоретической деятельности по изобретению ботинок, я еще очень много занимался физическим трудом. Каждый день после чтения лекций, практических занятий, после нескольких хирургических операций я шел в наш Центр Новой Жизни, чтобы позаниматься своим любимым столярным делом. Там у меня имелся комплект стамесок, долото и рашпиль, с помощью которых я обтачивал кусок дерева, придавая ему форму ботинка. Затем подгонял его под размер ноги Садана. Садан сидел на скамейке, а я вымерял месторасположение каждой выпуклости на его ноге и делал углубление на этом же месте в деревянном башмаке. В конце концов, пара обуви была готова, оставалось только пройтись по ней шкуркой. Получились аккуратные гладкие ботиночки, которые уже не могли повредить ничьи ноги. Я прикрепил шнурки, Садан надел новые ботинки — очередной эксперимент начался.
В течение последующих недель я постоянно проверял нагрузку, наличие воспаления и постоянно подтачивал ботинки в соответствующих местах. Но однажды Садан принес мне ботинок и показал в нем пятнышко крови. «Мне очень жаль», — сказал он. «Мне тоже», — промямлил я в ответ, и мы уже в который раз начали все сначала.
Но между периодами уныния и подавленности у нас были и хорошие моменты. Мы пришли к выводу: самая подходящая обувь для больных проказой, это «башмаки–качалки», под подошвой которых проходит жесткая планка. Благодаря ей нога не изгибается, а качается, как доска–качели, на оси вращения. Кроме этого, я научился безошибочно определять больные места на ноге. Ведь Садан не чувствовал боли — а я обнаруживал имеющие отклонения от нормы участки по следующему признаку: кожа на них была теплее, чем на остальных местах. Я проверил: всегда через день–два после обнаружения потеплевших участков кожи точно на этих местах появлялись пятна. Научившись заранее определять проблемные зоны, я мог вовремя заменить обувь или дать ноге возможность отдохнуть, пока кожа не восстановится.
Вскоре после этих двух открытий периоды, когда больные, не испытывая осложнений, могли ходить, стали намного дольше, а периоды вынужденного лежания сократились. Почти угаснувшая надежда пришла на смену охватившему всех отчаянию. Садан ходил уже несколько месяцев и ходил намного лучше, чем раньше, — новые язвы не появлялись.
И вот случилось чудо. Я, как обычно, осматривал ноги Садана, которые изучил уже намного лучше, чем собственные. Если они не были теплыми и воспаленными, это было хорошо. И вдруг под своими пальцами я обнаружил совершенно другую кожу. Кожа ног Садана на ощупь всегда была твердой, слегка теплой и очень напряженной. Сейчас же она была прохладной и мягкой, даже слегка морщинистой. До меня дошло: такими были ноги Садана раньше, когда он еще был здоров. Все те годы, что я знал его, в результате хронической инфекции и постоянных повреждений его ступни оставались неизменно распухшими и воспаленными. Теперь же, после нескольких месяцев отсутствия повреждений, отечность спала, кожа и кости смогли очиститься от воспаления. В них больше не было застоя, и они начали осуществлять процессы регулирования, подстраиваясь под внешние условия. Ноги Садана вновь стали здоровыми!
Я понял: этого не происходило раньше, потому что за те короткие периоды, когда мы не разрешали Садану ходить, его ноги не успевали восстановиться до нормального состояния. Из–за постоянной необходимости бороться с инфекцией ткань его ног была очень уязвимой для механического раздражения. После очередного язвенного кровотечения мы слишком рано разрешали Садану снова ходить, а из–за притупления нервных импульсов он ничего не чувствовал. Только через несколько месяцев напряженного труда я сам научился чувствовать боль, которую не чувствовал он.
В свой очередной приезд в Индию я сделал небольшой крюк, чтобы навестить моего дорогого Садана, его жену Кокелу и их замечательных детишек. И вот передо мной стоит гордый и счастливый человек: он больше не зависит от разрушительной болезни. Теперь он может зарабатывать на жизнь своей семьи: работает в регистратуре местной поликлиники. Носит он специальную «качающуюся» обувь — такую обувь сейчас носят во всем мире люди, страдающие от проказы, диабета и других заболеваний, при которых стопа теряет чувствительность.
Каждый раз, когда мы встречаемся, Садан снимает обувь и с радостью показывает мне свои ноги, уже много лет не знающие язв. Кожа его ног мягкая, расслабленная, прохладная на ощупь. Я провожу пальцами по знакомым до боли контурам его ступней. Наши глаза встречаются — в них проносятся воспоминания о прошедших днях, полных отчаяния и скрытых слез. Но сильнее всего наша память
