двух людей, – к одним прислушивались больше, чем к другим, кому-то давалось слово без необходимости бороться за право высказаться, тогда как других просто-напросто игнорировали. Здесь правила та же самая иерархия, что и в любом другом месте, разве что она успешно маскировалась под нищенку в лохмотьях.
Мне всегда нравилось поддерживать вокруг себя чистоту и порядок. У меня все стояло на своих местах даже в кладовке в подвале, а когда девочки были маленькие, я убирала их комнаты, когда они засыпали. Я сортировала по цвету крошечные пластиковые туфли кукол Барби, аккуратно складывала одежду, выбрасывала сломанные игрушки и расставляла книжки по размеру. Но когда в гости приходили соседи, я разбрасывала одежду по гостиной, ведь в Гренде полагалось быть толерантным, снисходительным, спонтанным и гибким. В Гренде ценилось расслабленное отношение ко всему, кроме самого правила о расслабленности – его следовало соблюдать неукоснительно. На практике это означало, что, если какие-то подростки на полную катушку включали техно на одной из веранд, на это можно было лишь пожать плечами. Так же следовало реагировать, когда цыганский табор останавливался в роще неподалеку – это происходило каждое лето, – и ветер приносил в сады Гренды использованную туалетную бумагу. Иной раз я могла собрать целый мешок бумаги только в нашем саду.
– Многим нелегко смириться с нарушением их личных границ, – заметил один сосед на очередном спонтанном сборище в саду. Известный комментатор в уважаемой газете, позже он подробно описал этот эпизод в статье о ксенофобии. – Но нам не следует забывать, что это – совсем иная культура, с отличными от наших взглядами на гигиену. Для них это разумный и совершенно адекватный способ существования. Безусловно, некоторым из нас непросто относиться к этому с пониманием, но нужно лишь оторвать взгляд от земли. И никто еще не умер от кусочка туалетной бумаги.
– По крайней мере, они пользуются туалетной бумагой, – сказал Аксель. – Это вселяет надежду.
Следом за мужчиной 1987 года рождения в кабинет заходит женщина 1998 года рождения. Она жалуется на мигрень, приступы страха и общее беспокойство. Мы мерим давление – оно как у космонавта, – я встаю, чтобы ощупать ее шею и плечи – девяносто пять процентов случаев головной боли связаны с напряжением в шее, – и невзначай спрашиваю ее о планах на лето.
Я напоминаю себе о необходимости поддерживать светский разговор, особенно после того, как я вопреки рассудку решила почитать в Интернете отзывы пациентов о себе как о специалисте, и негативные отзывы, которых, к счастью, довольно мало, засели занозой в моем сознании: Я чувствовал, что безразличен врачу. Врачу не было до меня дела. Я вышел из кабинета с неприятным осадком. Врач была явно в стрессовом состоянии. Врач была невежлива. У врача тряслись руки, когда она мерила мне давление. Врач торопилась. Врач, не отрываясь, смотрела в монитор. Когда ты пережил травму, то хочешь быть выслушанным, без морализаторства и пренебрежения.
– Я поеду во Францию с мамой и папой, – отвечает женщина 1998 года рождения. У нее дрожат губы, и вот она уже плачет.
Я жду, пока всхлипывание немного утихнет.
– Вас что-то беспокоит? Во Франции что-то произошло?
Вдруг она стала жертвой инцеста, вдруг у нее суицидальные наклонности, заранее о таком никогда не знаешь, а потом бывает слишком поздно, и никто не хочет оказаться тем врачом, который выкинул жертву инцеста или самоубийцу из кабинета только потому, что у него было мало времени.
– Но мы всегда ездим в эту квартиру в Ницце! Год за годом, понимаете? Почему мы не можем поехать в Таиланд или на Бали, ведь они могут себе это позволить, так почему мы должны каждое чертово лето ездить в этот сраный французский городишко, полный сраных пенсионеров?
Лучше бы я работала в клинике где-нибудь на востоке Осло. Там мне хотя бы не пришлось слушать подобных разговоров.
«На востоке у тебя были бы другие сложности», – замечает Туре.
На ресницах у нее блестят слезы, губы припухли, и это ей к лицу, ведь, когда молодые плачут, они становятся лишь прекраснее. Когда я изредка плачу, то выгляжу так, словно кто-то помыл моим лицом шершавый бетонный пол. Я смотрю на нее и думаю: как же вам везет, что вы такие молодые и красивые. Иначе мы бы отвезли вас к ветеринару и усыпили.
– К тому же мы там были на Пасху! На Пасху я бы лучше поехала покататься на лыжах в Хемседале [13], ведь именно этим следует заниматься на весенних каникулах, но нет – снова во Францию. Лучше я удавлюсь, чем еще раз окажусь на борту самолета до Ниццы вместе со всеми этими старперами! Я больше не могу!
Она снова начинает всхлипывать, а я сижу в кресле, смотрю на нее и осознаю, что боль, которую она сейчас ощущает, для нее совершенно реальна. Она вовсе не притворяется и не пытается себе ничего внушить. Самые настоящие слезы струятся по пухлым румяным щечкам, и если бы было возможным измерить эту абсолютно субъективную боль, переживаемую этой молодой женщиной, то она бы многократно превзошла реакцию онкологической больной, которая только что узнала, что ей осталось жить всего пять месяцев.
– Вы обсуждали это с родителями?
– Да, но они только говорят, что мне необязательно ехать, что я могу…
Снова всхлипывания. Я молчу и просто смотрю на нее взглядом, который, надеюсь, может быть воспринят как нейтральный.
– Они го-о-ворят, что я мо-о-гу остаться дома. И что они по-по-едут без меня.
Между словами она хватает ртом воздух, словно маленький ребенок во время рыданий.
– Мне страшно. Я по-очти не сплю. С тех пор, как я окончила школу, я как минимум дважды просыпалась посреди ночи и не могла уснуть.
Опять всхлипывания.
Наконец она успокаивается, я советую ей не брать мобильный телефон с собой в спальню, спать в темноте и прохладе, не пить кофе после трех часов дня, побольше гулять в светлое время суток, заниматься спортом и тому подобное. Вдобавок я рекомендую ей записаться к окулисту и проверить зрение.
Она уходит. Я сижу и смотрю в окно.
«Но она – не типичный случай, – раздается из угла. – Твоим дочерям бы никогда не пришло в голову вести себя так. К тому же у тебя по-прежнему есть твой кабинет, твоя форма, все это, и тебе здесь хорошо. Тебе здесь нравится. Тебе здесь комфортно. А вот все остальное для тебя было тяжело».
Если бы я не знала Туре так хорошо, то подумала бы, что он пытается меня утешить.
