Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 78
школе, она ни разу не получила и не дала себе прозвища, указывая, как они говорили, на остракизм. По правде говоря, у Джерри и так было мальчишеское имя, она была всего в одной букве от мужского Гэри. В отличие, скажем, от моей матери, чьи Божественные друзья до сих пор ласково называют ее Род, Джерри [18][19]недолго поддерживала правила этой игры. Но это было для нее типично.
Девушка из Короля Эдмунда нетерпеливо щелкнула языком.
– Жозефина, – призналась я.
– Тогда увидимся, Жозефина. Я Лорен.
«Лоуренс, – подумала я. – Ларри. Лен».
Она отсалютовала мне пальцем. Я не смогла решить, иронизировала она или нет. К тому времени во рту уже так пересохло, что я чувствовала каждый его уголок, а мои ноги, передавленные от сидения на мешке с фасолью, были согнуты в детской позе коленями к носу.
– Спасибо за сигарету. Я отплачу тебе.
– Все в порядке, – сказала я ей. Это была всего одна сигарета. – Не беспокойся об этом.
– Я не крыса.
В ее голосе послышалась резкость, которая заставила меня отказаться от того, что я собиралась сказать дальше.
– Ты спишь там, да? – она указала на церковь Святой Гертруды.
Я кивнула.
– Лорен, – гаркнул ее брат. – Шевелись!
– Что ж, тогда я знаю, где тебя найти, не так ли? Я не забуду.
Когда она пробиралась сквозь кусты, ее засыпало цветами, и я застонала, без сил плюхнувшись обратно на влажный мешок с фасолью.
– Кстати, Жозефина. – Ее голова просунулась в дыру. – Отстойная фотка.
7
Тварь
Я не могу выбросить это из головы.
В первую ночь в коттедже я ворочаюсь, представляя лицо женщины в красной «Мазде», ее губы, искривленные в оскале, будто предупреждали о скором плевке мне в лицо. Я пытаюсь вспомнить. Чтобы понять, каким я тогда была человеком. Почему они нас так ненавидели. В чем мы были виноваты.
Но утром Юрген стоит у подножия кровати и держит поднос с завтраком. Он обещает больше никогда не произносить это слово. Божественная.
– Hand aufs Herz, – говорит он.
Положа руку на сердце.
Юрген выглядит таким серьезным, стоя там с распущенными, как у бойскаута, волосами, и в уголках моих губ мелькает улыбка. Я накрываюсь пуховым одеялом с головой, чтобы он не заметил моего смеха. Он ставит поднос на кровать. Просовывает руку под одеяло, прощупывая почву, а затем залезает сам. Кофе остывает, яйца остаются несъеденными.
В тот же день мы покупаем удочку в магазине на пирсе, и я наблюдаю, как мой муж легко перебрасывает ее через плечо, как лассо. Из него получился бы хороший ковбой: щетина на его подбородке, джинсовые рубашки, которые он любит носить, обветренные руки, привычка смотреть вдаль, когда он думает о своей работе. Когда Юрген ловит скумбрию с первой попытки, группа туристов на причале разражается аплодисментами. Он отцепляет рыбу от лески, и скумбрия беспомощно прыгает по бетону, широко раскрыв глаза и дергаясь. Я думала, что он выбросит ее туда, откуда выловил, но Юрген, деревенский мальчик, не задумываясь, снимает сапог и с силой ударяет им один, второй раз, забрызгивая бетон красными каплями. Я задыхаюсь от ужаса.
– Ужин, – объявляет Юрген, и его удочка снова взлетает над водой.
Позже, в крохотной кухне коттеджа, я стою рядом с раковиной, где Юрген чистит свой улов. Я смотрю на застывшие глаза, на изумрудные чешуйки, похожие на блестки, на разрезанные животы, на кровь, которая сочится из-под жабр. Юрген мычит себе под нос. Он режет лимон, затем накрывает на стол. Я смотрю и смотрю. Тварь.
На протяжении всего отпуска Юрген заметно избегает любых упоминаний о моем подростковом возрасте или о женщине в красной машине, оскорбившей меня. Во время наших дневных прогулок мимо деревенской школы он отводит глаза и смотрит на море так пристально, что мне приходится сдерживать хихиканье при виде его торжественного лица. Наконец, в наше последнее утро, он делает последний снимок нас двоих, стоящих перед загородным домом: наши головы прижаты друг к другу, его рука протянута. А после мы с грустью оставляем ключи на кухонном столе и закрываем за собой дверь. Я смотрю в зеркало заднего вида и вижу, как коттедж ускользает из поля зрения, отчего мой желудок болезненно скручивается. Тварь. Я хочу нажать на тормоза, состариться с Юргеном в этой глухой рыбацкой деревне. Остаться здесь. Недосягаемыми, неизвестными, скрытыми от этого мира.
– О чем задумалась? – спрашивает Юрген, касаясь моей щеки.
Я вздрагиваю, машина отклоняется в сторону.
– Ни о чем, – говорю я, не сводя глаз с дороги. – Ни о чем.
Через неделю после нашего медового месяца я стою на чердаке в коттедже моей матери в Суррее, перебирая коробки, которые не поместятся в нашей лондонской квартире. Снаружи Юрген помогает Род раскапывать огород. Из низкого окна с фронтоном я вижу рельеф мышц на его спине, когда он вонзает лопату в липкий ком земли и легко переворачивает его как по маслу. Моя мать, смущенная атлетичностью Юргена, вспоминает старые привычки – отбрасывает вбок волосы, хихикает. Насколько я знаю, у нее никого не было с тех пор, как девять лет назад умер мой отец. Она идет по клумбе, указывая на что-то Юргену граблями. Подхваченная ветром, улетает баночка йогурта, мать порывается за ней и ловит ее, как игрок в лакросс. Я утыкаюсь в шкафчик и достаю документы. Род, с ее более радужным взглядом на те времена, когда она была божественной Божественной, хранит пачки моих писем, тайно извлеченных из кухонного мусорного ведра, оказавшихся там во время уборки после окончания университета. Я бросаю их на пол и сажусь в окружении вещей, напоминающих мне школьные дни: писем, отчетов и фотографий за год, папки с вырезками, в которой заголовок первой страницы пожелтевшей газеты кричит: НОЧЬ УЖАСА.
Между страниц моей старой Библии проскальзывает письмо.
Моей дорогой, моей возлюбленной: детка, я схожу с ума от тоски по тебе, люблю тебя на веки вечные. Я в шоке от пылкости письма. Девушка, лица которой я даже не могу вспомнить. Высушенные цветы, приклеенные к бумаге, картинки с сердечками и поцелуями, оставленными помадой.
Я смотрю на незнакомую фотографию, на которой я обнимаю двух девочек из моего пансиона. На мне мужской кардиган, черные легинсы и бордовые лоферы с монеткой под язычком. На моей шее кожаное колье с синим скарабеем. Мои волосы падают на половину лица. Я выгляжу сознательно мрачной: Божественные никогда не улыбались на фото. Поднимая фотографию к окну, я присматриваюсь к обувному дереву на заднем плане, замечаю теннисные корты и
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 78
