небесполезен для возвышения его самого. Главное же — кинорассказ ни кадром, ни словом не должен подрывать устои самодержавия; в нем не следует упоминать о революционных идеях и действиях Ленина, ни в коем случае не говорить о старшем брате, участвовавшем в покушении на жизнь царя, и о том, что сам Владимир Ильич посвятил себя борьбе за революционное установление подлинного народовластия.
Надо ли говорить, что эти пожелания оказались невыполнимыми. Как рассказывать о душевном внимании Ленина к простым людям, не упоминая о его глубокой ненависти к эксплуататорам? Как говорить о положительных переменах в стране, в том числе в области культуры, народного образования, если возможность этих перемен Владимир Ильич видел как результат коренных революционных преобразований?
«У него нет общего и частного, нет общественной жизни и личной жизни, — писал о Ленине В. В. Воровский. — Он и в этом выкован из одной глыбы. В общественную жизнь он ушел весь без остатка, спаяв с нею и свое личное существование. Вся его личная жизнь — рабыня его общественной деятельности. Здесь нет места внутренним противоречиям, трагедиям, компромиссам — всему тому наследию мещанства, которое разбило не одну жизнь интеллигента-революционера».
Ленин обосновал в трудах, подтвердил всем опытом жизни, что в мире, сотканном из социальных противоречий, нравственности вообще — универсальной для всех и на все времена, — как и морали, гуманизма, свободы, не существует и существовать не может. Такие милые и привычные душе русского интеллигента рассуждения о нормах «общечеловеческих» и проблемах вселенских, о благе для всех и цивилизации вообще были чужды Владимиру Ильичу. «Мы в вечную нравственность не верим и обман всяких сказок о нравственности разоблачаем». Непременно разоблачаем: во все времена проповедь о нравственности, существующей в людях независимо от окружающего их мира, о нравственности самой по себе произносится во имя того, чтобы обезопасить себя, ограничиться пусть и благородными устремлениями, но лишь по отношению к самому себе, кругу близких людей, а там, за этим кругом, можно поступать иначе, руководствуясь иными идеалами.
Знаменательны в этом отношении наблюдения, которыми делится один из приближенных бывшего президента США Ричарда Никсона — Джеб Стюарт Магрудер. Он раздумывает о дорогах, приведших к Уотергейтскому делу: «Мы были морально устойчивыми людьми в личной жизни, но не имели понятия о морали гражданской. Вместо того чтобы руководствоваться в государственных делах принципами своей личной морали, мы приняли принципы политического поведения, продиктованные президентом, и результат был трагичным для него и для нас».
Впрочем, стоит ли вновь рассуждать на тему личного, общественного, гражданского? Лучше, пожалуй, вспомнить, что было сказано Н. Г. Чернышевским в его статье «Русский человек на rendez-vous»:
«Если из круга моих наблюдений, из сферы действий, в которой вращаюсь я, исключены идеи и побуждения, имеющие предметом общую пользу, то есть исключены гражданские мотивы, что останется наблюдать мне? в чем остается участвовать мне? Остается хлопотливая сумятица отдельных личностей с личными узенькими заботами о своем кармане, о своем брюшке или о своих забавах».
В известной речи на III съезде комсомола, значительная часть которой была посвящена размышлениям о нравственности, Ленин говорил: «Нравственность служит для того, чтобы человеческому обществу подняться выше…»
Классовая борьба пролетариата, его диктатура — ступени Этого восхождения. И коммунисты вовсе не стремятся задерживаться на какой-либо из этих ступеней дольше того, чем требуют этого условия борьбы… Весной 1921 года в Москве собрался Всероссийский съезд транспортных рабочих. Приехал на съезд и Ленин. По дороге в зал внимание Владимира Ильича привлек плакат: «Царству рабочих и крестьян не будет конца». Поднявшись на трибуну, он сказал: «…когда я прочитал этот странный плакат, я подумал: а ведь вот относительно каких азбучных и основных вещей существуют у нас недоразумения и неправильное понимание. В самом деле, ежели бы «царству рабочих и крестьян не было конца, то это означало бы, что никогда не будет социализма, ибо социализм означает уничтожение классов, а пока остаются рабочие и крестьяне, до тех пор остаются разные классы, и, следовательно, не может быть полного социализма».
Спустя несколько месяцев, в том же 1921 году, Владимир Ильич получил письмо, написанное на бланке «Военный комиссар штаба Рабоче-Крестьянской Красной Армии». К Ленину обращался комиссар С. С. Данилов: «Уважаемый Владимир Ильич! Вопрос, о котором я пишу Вам, давно интересует меня, и я давно уже собирался писать Вам». В конце письма читаем: «Мне немного нездоровится, и я, вероятно, путано формулирую свою мысль». Несмотря на болезнь, он взялся за перо, а может быть, благодаря ей и выпала минута написать Ленину. Комиссар штаба Красной Армии писал об альтруизме.
Но познакомимся прежде с автором письма. Нам помогут в этом воспоминания Е. Я. Драбкиной. В книге «Черные сухари» она передает историю, которую «слышала от Степана Степановича Данилова — на редкость милого человека, которого все старые товарищи по партии любовно звали «Стакан Стакановичем». Суть же истории в следующем. В 1919 году Данилов возглавлял Комиссию по борьбе с дезертирством (организацию весьма суровую — отметим для себя). Однажды он узнал, что начальник Мобилизационного отдела Народного комиссариата путей сообщения пустился во все тяжкие, чтобы уберечь от армии своего сотрудника. Данилов доложил об этом на заседании Совета Обороны. «Владимир Ильич аж побелел от бешенства, — рассказывал Данилов, — но и бровью не повел. Говорит: «Предлагаю следующее постановление: «Заслушав сообщение товарища Данилова о неправильном возбуждении ходатайства об отсрочке такому-то, поручить ВЧК арестовывать начальника Мобилизационного отдела НКПС имярек в течение ближайших пяти воскресений».
Так было в девятнадцатом, а спустя два года, в сентябре двадцать первого, Данилов писал Ленину:
«В обстановке жестокой гражданской войны, голода, нужды, тяжелых лишений мало было места альтруизму, любви даже внутри класса, среди трудящихся.
Сейчас мы получили передышку. С военного фронта центр тяжести переносится на борьбу с разрухой, с голодом, на работу по упорядочению и облегчению обыденной жизни.
Нельзя ли в этой мирной работе сделать одним из движущих рычагов альтруизм, чувство сострадания и любви к старому и малому, к слабому и больному, к беспомощному, голодному?
Я далек от мысли, что нам пора перековать штыки на косы и серпы, но думаю, что пора уже призывать к любви, состраданию, взаимной помощи внутри класса, внутри лагеря трудящихся».
Ленин ответил: «И «внутри класса» и к трудящимся иных классов развивать чувство «взаимной помощи» и т. д. безусловно необходимо».
…У каждого поколения свой путь к Ленину и свои отношения с Владимиром Ильичем — речь идет о времени: оно конечно же отступает перед памятью потомков, но и памяти вне времени не существует.
«Моему поколению, — писала Мариэтта Шагинян в книге «Четыре урока у Ленина», — выпало
