жесте приглашая на танец. Я сфокусировала взгляд на его идеальных, как по мне, пальцах. Шампанское, вероятно, ударило в виски, и мир на секунду замер, но всего на секунду, после чего на меня вновь обрушился оглушительный гвалт неизвестного празднества. Улыбнувшись ему, я кивнула и приняла его руку. Он поставил на высокий столик наши бокалы и увлёк меня в танец — в этот раз уверенный, а может, всё дело было в его сильных руках с красивыми длинными пальцами. Рассеянный взгляд застыл на чёрном галстуке моего партнёра. Его пальцы касались моих рёбер под тонким шелком платья, и я затаила дыхание, втянув носом ненавязчивый запах табака, и лишь спустя недолгую паузу заговорила:
— Должно быть, вам интересно услышать историю моего наряда…
Я несколько раз заморгала и подняла голову, едва не стукнувшись носом о его подбородок. Он ухмыльнулся — изгиб его губ показался мне соблазнительным. Голова вдруг отяжелела, и я опустила взгляд, сглотнув. Да что со мной такое? Сколько я выпила сегодня? Два бокала, три?
Легенда. Стоит помнить о легенде. Что я должна была сделать? Его пальцы надавили на мои рёбра. Ах, да.
— Я просто подражаю своей матери, — продолжила я заплетающимся языком, а спустя мгновение поняла, что ноги мои становятся ватными. — Она стала вдовой в столь молодом возрасте… Теперь носит все эти элегантные тёмные вещи и прячет огромную боль в душе. Это кажется мне… — я вздохнула, несколько раз моргнув, — поэтичным. Я бы хотела стать вдовой. Как можно скорее, пока я молода, мысль об этом так будоражит. Вы знаете, каков процент жен, убивающих своих мужей после года брака? Никто не знает. Я собираюсь написать об этом книгу, много книг о жизни вдов. Но для этого мне надо очутиться в их шкуре.
Он никак не отреагировал на мои слова. Ни словом, ни взглядом.
— Как вас зовут? — я подняла налитые свинцом веки, и тогда наши взгляды встретились. Стало вдруг как-то невообразимо жарко, лоб покрылся испариной. Но я должна была прийти в себя немедленно — это просто вина шампанского. Наверное, я выпила слишком много, учитывая тот факт, что за весь день в моем рту не побывало ни крошки. Да, это все шампанское. — Почему вы всё время молчите? Мне кажется это подозрительным… о, Всевышний, да почему здесь так жарко? Простите меня. Мне нужно на воздух.
Всё пространство вокруг внезапно заволокло густым туманом. Я мягко оттолкнула от себя незнакомца и последовала в сторону главного входа, благодаря богов за то, что по пути мне не встретилась ни Розалинда, ни Шарлотт, ни мисс Синклер. Стало так жарко, так нестерпимо жарко, и голова кружилась… сейчас я была просто не в состоянии объясняться перед ними и просить оставить меня в покое, а остальные, кажется, даже не заметили моего отсутствия.
Выйдя из поместья, я втянула носом прохладный ночной воздух и пошатнулась. Туманная пелена не рассеялась, и, повернув голову в сторону, я заметила пару огоньков от сигар и тёмные мужские силуэты. Нет, так не пойдёт. Всё ещё жарко. Нужен воздух. Я шагнула вперёд, направилась к фонтану, и кто-то окликнул меня незнакомым голосом. Внезапно в моей голове зазвенела такая пустота, что я едва ли вспомнила, как правильно передвигать ногами, а следом весь мир вокруг меня закружился, жар обратился настоящей агонией, и я потеряла равновесие, проваливаясь в густую холодную темноту.
Последнее, что я запомнила — сильные руки, подхватившие меня, и собственный хриплый стон.
Глава 4. Левша
Это было немыслимо.
Абсолютно немыслимо.
Я так чётко, так ясно видела себя со стороны, будто была лишь случайным наблюдателем, очередным безликим пятном в серой массе людей, окруживших меня. Стоя посреди огромной лекционной аудитории, я страстно и яростно читала свой роман, и все слушали меня, знаменитую писательницу, с замиранием сердца, внимали каждому моему слову. Я пребывала в агонии истинного счастья, чувствуя на себе все эти благоговейные взгляды, и никто не смел меня осудить, никто не решался меня прервать. Плакаты с обложками моего великого романа украшали эту аудиторию, как и каждую стену в Кембридже, а моя книга лежала на столе у каждого, кто пришёл, чтобы меня послушать.
Пришёл, чтобы меня услышать.
Осознание этого посылало по всему телу импульсы несокрушимой уверенности, и я чувствовала себя так, будто в одиночку могу свернуть горы, искоренить всё зло на пленете, написать ещё сотни книг. Мне нужен был лишь мой голос, лишь моя вера в себя.
Но затем весь мой серый, но такой эмоционально красочный мир затягивало в безумный водоворот, и я больше не была страстной девушкой в унылом шерстяном костюме терракотового цвета — мне едва исполнилось пять, и я бежала навстречу отцу, чтобы прыгнуть в его объятия. Голубое ситцевое платье в белый мелкий цветок и огромный бант на макушке — я снова смотрела на себя со стороны и умилялась тому, как крепко, как бережно меня обнимал папа. Мы стояли посреди сада, того самого розового сада, от которого ничего не осталось, и щурились от редкого весеннего солнца. Морна только что поставила в духовку апельсиновый кекс, наш чудесный и умнейший фокстерьер Люк носился у нас под ногами и радостно вилял хвостом, а мы были самыми счастливыми на свете, сбежав от полумрака поместья вечером в среду, чтобы полюбоваться на бабочек.
Всё было таким настоящим, таким… совершенным. И улыбка не покидала моего лица до тех пор, пока что-то с силой не встряхнуло моё тело, заставив меня с трудом приподнять налившиеся свинцом веки, но тотчас обессиленно их опустить. Тогда я услышала странный шум волн, почувствовала странную качку, словно на корабле, и запах… всюду витал солёный запах моря. Но вдруг прогремевшие во тьме низкие мужские голоса обрушились на меня ослепляющей болью, и я вновь провалилась в небытие. Больше мне не снилась ни огромная лекционная аудитория, ни крепкие объятия отца. Я будто утонула, даже не пытаясь всплыть на поверхность. А оба мира — реальный и мир моих грёз — поглотила глубокая непроглядная тьма.
Я точно помню, что приходила в себя дважды. И во второй раз, когда тёмная пелена на мгновение рассеялась перед моими глазами, а в рассудок начала медленно проникать осознанность, я смогла увидеть перед собой расплывчатые силуэты как минимум двоих мужчин. Они сидели передо мной, а я лежала мешком в окружении сухой соломы, и моё тело было мне совершенно неподвластно. Больше не было ни качки, ни запаха моря. Теперь кряхтение
