Стиг Линдгрен сидел в телеуголке. На столе перед ним лежали карты, телевизор работал без звука, Стиг и еще пять игроков ждали дам и королей. Стига Линдгрена знали как Малосрочника и здесь, и в остальных тюрьмах страны, он сидел почти во всех, сорок два приговора, в общей сложности двадцать семь лет.
Он открыл карту. Ухмыльнулся, сверкнув золотым зубом:
— Ха, все тузы снова у меня! Вы играете как бабы.
Остальные молчали. Перебирали свои карты. Переворачивали.
— Не свети карты-то, дурень!
В свои сорок восемь он выглядел старше, лицо в морщинах, потрепанный. Тридцать пять лет насилия и побоев, от амфетаминов физиономия то и дело дергалась в тике, мешки под глазами, моргающими вразнобой. Волосы темные, редкие. Толстая золотая цепочка на шее. Восемьдесят килограммов, сейчас, после девятнадцати месяцев в Аспсосе, он поднабрал мышц, но на воле после очередной порции драк снова будет весить шестьдесят.
Неожиданно он встал. Порывистыми движениями поискал пульт среди карт и газет на столе.
— Черт, да где же он?
— Давай играй дальше, блин! Твой ход.
— Заткнись. Где он? Пульт? Хильдинг, мать твою, карты на стол! Ищи!
Хильдинг Ольдеус быстро положил карты на стол и принялся нервно переворачивать те же газеты, какие только что отложил Малосрочник. Тощий коротышка с писклявым голосом. Десять ходок за одиннадцать лет. Большая язва на носу, на правой ноздре, хроническая инфекция, оттого что после героина он беспрестанно чесал это место.
На столе пульта не было. Хильдинг вскочил, начал судорожно искать на обеденных столах и подоконниках, меж тем как Малосрочник отодвинул журнальный стол, пролез между раздраженными, но тихими картежниками, ощупал переднюю панель телевизора и увеличил громкость вручную.
— Заткнитесь, девки! Гитлера по ящику показывают.
В телеуголке, на кухне, в коридоре все бросили свои занятия, подбежали к Малосрочнику, столпились за его спиной. Передавали выпуск новостей. Кто-то весело присвистнул, когда сменился кадр.
— Тихо, я сказал!
Леннарт Оскарссон у микрофона. На заднем плане Аспсосская тюрьма.
Оскарссон выглядел скованно, не привык к телекамерам, не привык объяснять, почему то, за что он отвечал, пошло наперекосяк.
…как он мог сбежать…
…я уже объяснил…
…тюрьма считается защищенной от побегов…
…это случилось не здесь…
…в каком смысле «не здесь»…
…срочное посещение Сёдерской больницы, под конвоем…
…под каким конвоем…
…двое самых опытных наших охранников…
…только двое…
…двое самых опытных наших охранников и поясные кандалы…
…кто принял это решение…
…он одолел их обоих и…
…кто решил, что двоих достаточно…
…и сбежал на тюремной машине…
Лицо Оскарссона долго показывали крупным планом, он взмок, весь лоб в каплях пота, камера наслаждалась обнаженностью. Телевидение — поверхность, миг, однако ощущалось нутром, вот как сейчас, взгляд у Оскарссона бегает, он то и дело сглатывает комок. Он ходил на курсы руководителей, с тренингом перед камерой, но здесь была реальность, и он слишком долго думал, слишком часто запинался, забывая повторить заученные ответы. Выбери один ответ и повторяй его, независимо от того, как звучит вопрос. Он знал основные правила интервью, но перед камерой, перед назойливым репортером, который совал ему в лицо микрофон, эти знания тонули в страхе, и он попросту сел в лужу перед телезрителями из Альвесты и Елливаре. Старался отвечать, а видел только Нильса и Марию у телевизоров — они стыдились? понимали? Ему не хватало их ласковых рук на лице, на шее, на груди, на бедрах.
— Лузер хренов! — Пронзительный голос Хильдинга вспорол тишину, установленную Малосрочником. — Гитлера по стенке размазали!
Малосрочник быстро шагнул вперед и треснул его кулаком по затылку.
— Заткнись! Ты чё, тормозной сегодня? Я слушаю!
Хильдинг беспокойно заерзал на стуле, судорожно поскреб язву на носу, но смолчал. Еще в первую ходку научился. Восемь месяцев за ограбление магазина «Севен-илевн» в стокгольмском Сёдермальме. Ему тогда было семнадцать, обкуренный, в панике, он, угрожая девушке-продавщице кухонным ножом, выхватил из кассы две пятисотки, а затем прямо возле магазина купил дури у какого-то уличного дилера, да так там и стоял, пока не приехала полиция. Тюрьма казалась ему тогда грозной и непривычной, и он научился лизать задницу тому или тем, кто верховодил в отделении, пресмыкательство обеспечивало защиту, а он был более не в силах бояться. Малосрочнику он лизал задницу в Мариефредском учреждении в девяносто восьмом и во Фритуне под Норрчёпингом в девяносто девятом, этот не хуже других.
Кадр на экране сменился. Измученные глаза Оскарссона, но план другой; на расстоянии видна стена Аспсоса; медленное движение поверх стены в небо и обратно; сплошь клише в смонтированном на скорую руку новостном сюжете. Голос, деловой, почти сухой, рассказывает, что Бернт Лунд сбежал, когда его сегодня утром под конвоем повезли в больницу, что его арестовали и осудили четыре года назад после серии жестоких изнасилований малолетних, кульминацией которой стало так называемое подвальное убийство двух девятилетних девочек, что сидел он эти годы в Кумле и недавно был переведен в Аспсос, в одно из спецотделений для сексуальных преступников, чтобы отсиживать там оставшийся срок, что он считается очень опасным и что интересы общественности требуют от редакции представить его фотографии.
Бернт Лунд улыбался. Он сидел в рубашке и брюках и улыбался в камеру на черно-белых снимках. Малосрочник сделал еще несколько шагов вперед, стал перед самым экраном:
— Черт. Черт! Это же тот насильник, которому я вчера надрал задницу в спортзале! Черт, тот самый сволочуга!
Малосрочник кричал, кое-кто из стоявших рядом вздрогнул от испуга и отпрянул подальше. Они уже видали, как он беснуется из-за сексуального отделения.
— На кой ляд? На кой ляд им понадобилось тут это гребаное вампирское отделение!
Он кричал, отгоняя картины воспоминаний. Вот так. Всякий раз. Дома в Сведмюре. Окаянная картина. Дядя по отцу. На отцовых похоронах. Ему было пять лет, и Пер начал гладить его по спине и ниже.
— Я им всем банан отрежу!
Эти картины, они блокировали его мысли, он поневоле думал о них, видел их, переживал снова и снова. Пер отвел его в кабинет отца. Держал руку на его штанишках. Стянул сначала штанишки, потом трусики. Снял собственные штаны. Прижался к нему, трогал его попу своей пиписькой.
— Всем сразу! Черт подери, Хильдинг, мы с тобой им всем бананы поотрываем!
Он долго отхаркивался, собирал слюну, потом плюнул на экран, на черно-белую физиономию Бернта Лунда. Проследил за плевком, который медленно сполз по застывшей улыбке и в конце концов шлепнулся на пол.
