тут курево по утрам из урнов собираю, пока дворники ещё не пришли, да и увидел тебя. Подошёл, помочь-то надо же. Ну вот, смотри, вроде щёчки порозовели. Ты куда шёл-то? Как зовут?
С усилием шевеля языком, представился, — Тимофей. А вас?
— А нас все Санёк зовут. Как ты, Тимофей? Идти сможешь?
— Куда идти? — с трудом соображая, ответил Тим.
— Ну на остановку пойдём, что ли, там люди есть, кафе опять же рядом. Скорую вызовем. Или у тебя свой телефон есть? Набирай сто двенадцать, если что, я объясню.
— Уважаемый, я в порядке. Посижу, подышу и всё. Всё нормально. Да успокойся, я правда в порядке.
И на самом деле он почувствовал себя хорошо, и даже очень. Ощущения были похожи на расслабление после тяжёлой физической работы, просто эйфория. Настроение заметно поднялось. Он вспомнил о сигаретах, пошарил в кармане куртки, достал пачку, и протянул её своему спасителю:
— Санёк, вот возьми, спасибо тебе. Я сам не курю, а тебе в удовольствие. Держи.
Клошар картинно поклонился, принял из его рук подарок, и тут же распечатал. Вытащив из кармана безразмерных штанов засаленный коробок спичек, прикурил. Выдохнув облако дыма, рассыпался в благодарностях:
— От спасибо огромное, Тимофей Батькович, дай тебе бог здоровьичка! Если позволишь, разреши присесть рядом.
Палинский жестом руки выразил согласие, и добавил:
— Конечно садись, Санёк! Зачем спрашиваешь — лавочка общая. Садись, пообщаемся. Расскажи, как живёшь-можешь?
Положив ногу на ногу, тот вальяжно откинулся на спинку лавочки, пару раз глубоко затянулся дымом, и выдохнув целое облако, ответил:
— В общем и целом всё нормально, только обижают иногда.
— Кто это?
— Да молодёжь дурная. У них энергии много, куда её с толком применить — у них ещё ума не хватает, а бездомные люди слабые, и с ними можно безнаказанно шутить. Только шутки иной раз бывают не очень весёлые.
— Ну не бьют?
— Да знаете, Тимофей, изредка бывает и такое безобразие. Эти компьютерные дебилоиды могут поспорить между собой, например, что с одного удара умеют «вырубить» человека, но нападать на взрослого и крепкого мужика им ссыкотно, поэтому разрешают свой спор с такими как я.
Палинский от неожиданности опешил:
— Санёк, ты не гонишь? Правда, что ли?
— Тимофей, а зачем мне врать вам? Сигаретами вы меня уже угостили. На большее я не рассчитываю, так что — правда. Ещё бывает, тестируют действие газового баллончика. Мне лично как-то раз досталось.
— Вот скоты.
— А что сделаешь? Мы же не можем пожаловаться. В милиции сразу паспорт спрашивают.
— Саша, сейчас это полиция называется.
— А без разницы — в полиции тоже паспорт нужен, — Санёк тяжело вздохнул, — у меня раньше был. Да и много чего было. Я даже институт закончил, хотел дальше наукой заниматься. Но вот водочка шибко сладенькая оказалась. По молодости приучился её пить, так и пошло-поехало.
Тимофей участливо спросил:
— А на работу устраивался? Может помочь?
Клошар приложил руку к груди, и благодарно поклонился:
— Спасибо тебе, добрый человек! Не смогу я уже работать — отвык. Да и не соображаю ничего толком. Какой из меня работник. В больнице я сильно головой сдал.
— В больнице?
— Ну да, в больнице. Родители у меня шибко грамотные были, и как-то в один мой загул сдали меня в психушку. А там доктора влили в меня какую-то совершенно волшебную вакцину, что я даже эльфов с птеродактилями увидел. А после ориентиры совсем потерял. Я там долго пробыл, видать не получилось у них ничего — всё пробовали и пробовали. Аж руки синие постоянно от уколов были, да и задница тоже.
— И как в итоге вышел оттуда?
— Да пока я там был, родители умерли, и меня родня забрала. Увезли к себе в деревню. Добрые люди, спасибо им. Но я там не смог. Там работать надо с утра до вечера. А я слабый совсем тогда сделался. Да и порядки у них — подъём каждый день в пять утра. Спать ложатся в девять. По субботам баня. Одежду надо стирать. И — работа, работа, работа. Как они сами дюжат, непонятно. Короче я от них сбежал — в городе ловчее. По подвалам шастаю. Кормлюсь хорошо. Тут на Жукова ресторан есть, «Норд» называется, там меня и подкармливают — вечером объедки в бак относят. Вот раз вечером я хотел набрать в кастрюльку, так меня Груня и пожалела — вынесла гуляшика, да помидорку. Девчонка, официантка. Сказала потом приходить в это время, часов в десять. Только друзей попросила не приводить. Вот я весь день и жду. А вечером объедаюсь. Всё нормально у меня. В больничке тоже хорошо кормили. Я бы там и дальше мог оставаться. Жить можно. Собеседники хорошие попадались. Ты не поверишь, и генералы были, и профессоры, даже Муслин с годик лечился у нас.
Тимофей не понял:
— Какой ещё Муслин?
— Ну певец, который. Он и нам песни пел. Как заорёт, бывало: «А эта свадьба, свадьба, свадьба пела! Эх! И плясала!» И все в палате плясали! Ему сразу укольчик — раз, тогда и спит. Следователь ещё был. Много интересного рассказывал. Как воров ловил, да оторвяжников разных.
— Чего ещё рассказывал? Убийства не расследовал?
— Говорю же — оторвяжников ловил. Только жаловался, что пострадал от своей сообразительности, — Санёк достал из пачки очередную сигарету, закурил.
Тимофей не спешил уходить, чувствовал, что необходимо немного посидеть, подышать прохладой. Сердце работало с перебоями — то частый перестук раза три подряд, то пауза — по ощущениям похоже на воздушную яму при полёте. Решил ещё немного поболтать со словоохотливым клошаром:
— Пострадал, говоришь? Это как?
— Да, говорит напоролся на контору какую-то, и они его в больничку-то и спровадили.
Палинский решил сменить тему:
— Слушай, Санёк, а ты где учился? На какую специальность?
Санёк приосанился:
— Да мечтал историей заниматься, археологией. Учился на отлично, даже на последнем курсе за диссертацию взялся. Да я её и сейчас пишу. У меня в подвале спрятана, в чемоданчике. Карандашом пишу.
Тимофей покачал головой:
— Условий нормальных для творчества у тебя не особо. Тяжело поди?
Но собеседник оказался настоящим философом, разведя руками, ответил:
— Что наша жизнь — труха! Творчество — это главное, только оно и помогает жить. Я окончил областной истфак, начал писать диссертацию на тему «Становление новой общественно-экономической формации на обломках монархической России». В результате долгих размышлений пришёл к совершенно неожиданным выводам. Но над Октябрём всегда будут ломать головы, особенно кто пытается понять, что такое история.
Глаза у Санька загорелись, рассказывая свою историю, он соскакивал с лавочки, снова присаживался, размахивал руками, но
