завгар. Ох уж эти женщины с их трепетным, неспокойным сердцем! Ну и как же мужику, тем более молодому парню, спастись от женского беспокойства? Это сначала кажется, что пустяк. А когда прикипел к бабе душою, тут уж как ее слезы во внимание не принять?
— Закатила невеста Ваське скандал? — Спросил я, в общем-то, зная ответ.
— Ага. Етить ее… Девка суеверная. Дуреха! Сбила мужика с панталыку! — Зло расбухтелся Федотыч, — сказала, мол, бросай свою Белку! Бо замуж за тебя не пойду! Не хочу в первый год вдовая остаться!
Я снова засмеялся. Молодая кровь кипит, играет. Никуда от нее не деться. Тем более, молодому парняге-комсомольцу.
— Вот и доконала баба Василия. Вынудила написать в колхозе заявление, чтобы машину ему переменили.
— И ему переменили, — покивал я тихонько.
— Переменили. Скандал был в партийной ячейке. Отчитали Ваську страшно. Грозились из комсомолу попереть. Мол, что за дела? Комсомолец, а пасует перед суевериями! Но потом уж устаканилось.
— И хорошо, — сказал я.
Машина замедлила бег и тихо покатилась до перекрестка. Замигал желтый сигнал-поворотник. Я помнил этот перекресток. Тут, с улицы Ленина, нужно было свернуть на Карла Маркса. С нее на Кропоткина. А там уж и дом наш, Землицынский, стоит.
Как-то захватило у меня на миг дыхание. Я даже этому удивился. Почувствовал, что волнуюсь перед встречей с родными, для которых, впрочем, эта встреча — обыденность. Обыденностью она должна быть и для меня. Однако, молодое, играющее гормонами тело пыталось взять верх над холодным моим умом. Только я не дал ему этого сделать, быстро взял себя в руки.
Хотел я, было, попросить завгара остановить машину здесь, на перекрестке, но передумал. Решил довести разговор про Белку до конца. Возникла у меня одна интересная идея.
— И стоит Белка бесхозная уже третий месяц. Я, конечно, присматриваю за ней, — продолжал Михаил Федотович, — держу на ходу. Думал, будут просить с нее запчасти, а нет. Бояться, видать.
— Бояться, — кивнул я, — что проклятье, — я хохотнул, — перекинется на их машины.
— Ага. Взрослые мужики, — сухо плюнул он, — а как дети! Ей-бо! Я уж и закрашивал кузов еёйный. Думал, как слово «Белка» пропадет, так и забудут все про машину.
— Не помогло, — констатировал я.
— Закрасил, — кивнул завгар, — а толку-то? Ничего не помогло. На Белке, мелом, кто-то стал крестики ставить. Я устал смывать. А их ставят да ставят. Помечают, значить, порченую машину. А кто это делает — не признаются.
— Ну название на месте, — пожал я плечами.
— На месте, — закивал Федотыч, — Васька обратно его накрасил. Сказал, что надобно так оставить. Считал, что все видеть должны, что он на Белке ездит, и только тогда он докажет, что машина это — самая обыкновенная. Ну вот, накрасил, а потом все. Через неделю отказался от самосвала. Вот так она теперь там и стоит.
Немного помолчали.
— А сам-то ты, — спросил я, когда мы свернули на Кропоткина, — не боишься Белки?
— Я… — растерялся завгар, — я… не боюсь. А чего мне ее бояться? Я ж не пацан дворовый, чтоб в сказки верить. Не боюсь… — добавил он как-то неуверенно.
— Хорошо, — улыбнулся я. — Слушай, есть у меня идея.
— Какая ж? — Завгар удивленно поднял пушистые брови. Покосился на меня черным глазом.
— Выпиши Белку мне. А я уж остальным шоферам ум вправлю. Увидят, что нет в ней никакой опасности.
Завгар нахмурился. Поерзал на руле узловатыми пальцами.
— Хороший ты парень, Игорь. Говоришь со знанием дела. Не так, как Васька Ломов. Тот горел. Всем вокруг хотел доказать что-то. А ты не так говоришь. Иначе. Будто факт утверждаешь.
— Ну? Ты согласен? — Я посмотрел на Федотыча с легкой улыбкой.
— А надо ль тебе это? — Как-то смутился завгар, — ты парень молодой. Только недавно в бригаде. Тебе б работать спокойно. А тут видишь, как будет: шоферы начнут сторониться. Станут смотреть с подозрением. Тяжело это одному-то. Я видел, как Ваське тяжело было. Короче, не нужно тебе это. Если ты решил так машину поновее получить, то не стоит оно того.
— Дядь Миш, — добродушно вздохнул я, — твое дело согласиться. Добро дать. А все остальное я уж сам устрою. У меня будет шустрая Белка, у тебя не будет машины в простое, а шоферы в себя придут. Увидят, что Белка — газон, да и только.
— Ну, — с сомнением произнес завгар, — это не только мое решение должно быть. Тут и в контору надо. Чтоб подготовили приказ.
— Ты сам говоришь, — сказал я, — что правление Белка, стоящая без дела, не устраивает. Так что они быстро согласятся.
— И то верно.
Завгар нахмурился. Его черные в темноте салона глазки потемнели еще сильнее. Над ними нависли нахмуренные брови.
— Ладно, — сказал, наконец, Федотыч, — завтра, как будет время, поеду в контору. Доложу, что нашелся шофер для Белки. Но только бумажная работа времени потребует. Так что ты, пока приказ не получим, ездий на своем старом, пятьдесят втором.
— Договорились, — улыбнулся я.
— Завтра получишь путевой на мехток. А к уборке уже за руль Белки сядешь.
— Может, и раньше, — сказал я, глядя, как мы подъезжаем к моему двору.
— Может, и раньше, — согласился завгар.
Когда копейка тормознула у зеленых, сделанных из узкой доски ворот моего дома, мы с Михаилом Федоровичем распрощались. Звонко щелкнув дверью его машины, я выбрался наружу. Посмотрел на родительский двор.
* * *
Станица Красная. Вечер того же дня.
Двор Ваньки Кашевого
— Больно ты, Ваня, добрый стал, — Серый посмотрел на Ваньку Игнатова по прозвищу Кашевой свысока, — я тебе что говорил делать? Или ты всю жизнь хочешь кашу свиньям возить? Что б тебя поэтому и дальше Кашевым прозывали?
— Нет, Паша, — поджав пухлые губы, Кашевой принялся разглядывать собственную обувь.
Пашка Серый отвел его на разговор, когда в восьмом часу вечера вернулся с работы. Кашевой к этому времени был уже дома, управлял скудную свою худобу, помогая матери.
Пашка Серый зашел к ним на баз, как к себе домой. Попросил Кашевого на разговор. Мать Ваньки — полная колхозница встретила Серого с улыбкой. В семье Кашевого Пашка Серый, их свояк, был на хорошем счету. Все его считали умным, толковым и добродушным парнем. А вот Кашевой знал, что был Пашка совсем не таков.
Когда они вдвоем зашли за угол и пошли по улице туда, где начинался «низ» станицы, Серый сначала протянул Кашевому сигарету с фильтром, спросил:
— Закуришь?
— Да не Паш, — отказался вежливо Кашевой, — не хочется что-то.
Кашевому хотелось. Очень хотелось, потому что Пашку он боялся, и нервы ходили ходуном. Но, в то же время, он знал, что за сигаретку потом придется расплачиваться. Не знал только, каким образом.
Когда они отошли подальше, Серый, убедившись, что на заросшей, малонаселенной улице нет лишних ушей, повел тот самый разговор:
— Больно ты, Ваня, добрый стал…
Дело, естественно, касалось того, что Кашевой взял на буксир Игоря Землицына.
— Ты думаешь, — надувал ноздри тонкого носа Серый, — это тебе все по доброте душевной? Пользуется он тобой! Посмотри на него! Молодой, только неделя в гараже, а уже че вытворил? Че учудил? А теперь еще и рисуется! Перед шоферами красуется! Слышал, че говорили? Что ставит Землицин на газон коробку в две руки! — Серый сплюнул, — это он землю, Ваня, роет, а нам — яму! Хочет с гаража повыше прыгнуть! Сегодня он видный парень на гараже, завтра комсомолец, а потом кто? Потом его уже направляют в политех армавирский учиться! А знаешь, что потом?
— Что? — сглотнул Кашевой испуганно.
— А потом, не успеешь оглянуться, как Землицын нам с тобой пальчиком указывает, а мы батрачим! Хочешь такой судьбины? Или…
В серо-темных сумерках предостерегающе запел сверчок. Засвистели сычи. Кашевой несознательно втянул короткую шею в плечи
—… Или сам ты хочешь указывать пальчиком? — Строго спросил Серый, — ммм?
— Конечно, Паша. Конечно, сам хочу!
— Тогда держись меня! А с этим, с Землицыным, не разговаривай больше! Ты пойми, что все вокруг только кажутся такими добренькими. А на самом деле, так и ждут, как бы тебя скинуть, да по голове твоей наверх!
— Угу, — растерянно поддакнул Кашевой.
— Вот и хорошо, — Серый окинул Кашевого взглядом жестких серых глаз, — надеюсь, понял умом. Будешь меня держаться — вместе поднимемся по карьере. А если не поймешь умом…
Он подставил Кашевому под нос тонкокостный, но сбитый кулак. Кашевой задрожал.
