— сердито отозвался юноша. Он сидел уже рядом на шкуре, сжимая плечо найденыша с силой, подходящей человеку куда старше и массивней. — Что ты должен исполнить?
— Не знаю, — задохнулся Огонек, морщась от боли — хватка у Кайе была железная. — Я не…
— Что “я”?! Что ты такое? Кто знает? Неважно, что ты ничего не помнишь. Их айо и уканэ тоже сильны. Они могли подослать тебя… скажем, убить меня, или брата. А ты и думать об этом не будешь до времени.
— Что же мне делать?! — тихо, но отчаянно воскликнул Огонек. Он не хотел думать о том, что это может быть правдой. Это не могло быть правдой! Он… да, ничего о себе не знал.
Кайе сильнее сжал плечо полукровки. Острые ногти впились в кожу.
— Скажи, зачем дарить тебе жизнь? Отравленный плод не оставляют среди прочих плодов просто так!
— Но я… — Огонек дернулся от боли и стукнулся о стену затылком. — Что же мне делать… — повторил он, и это был уже не вопрос.
— Спроси кого другого!
Хоть Огонек сидел, показалось, что пол под ним стал песком и осыпается, тащит за собой в яму. Он отчаянно глянул на Кайе: было что-то в этом лице — в изгибе губ, сдвинутых бровях… Обида? Растерянность? Надежда? Он злится, он имеет право. Но…
На прииске полукровка выучился понимать чуть ли не по шагам, чего от кого ожидать. Только вот тут не прииск. Тут смерть повсюду.
Ухватился за руку Кайе, как за последнее, до чего мог дотянуться:
— Ну поверь же мне! Кому такой мог быть нужен?! Зачем? Я ведь и не жил еще вовсе! Не отдавай меня им, пожалуйста — ведь ты можешь! Ты можешь?!
По лицу юноши словно тень пролетела:
— Я-то? — тихо спросил тот, глядя непонятно.
Он легко отнял от себя судорожно сжатые пальцы. Потянул Огонька за собой, заставляя встать. Запрокинул тому голову, пристально глядя в глаза. В его же глазах прыгали непонятные искорки, словно от костра.
— Ты тоже считаешь, что мне… нельзя верить? — спросил полукровка погасшим голосом.
— Хотелось бы, — сумрачно откликнулся Кайе, и оттолкнул Огонька, резко, почти грубо. Но чувство угрозы, исходящее от него, погасло; кажется, и не было ничего. Добавил, помолчав немного, отвечая своим мыслям:
— Но Къятта, и они все… А, ладно.
Помотал головой:
— Может, память вернется… Вдруг ты просто узнал что-то, тебе неположенное? Да нет, какое там, полукровку проще убить, — тут же сам себе возразил. Положил руку Огоньку на плечо, словно и не отшвырнул только что; проговорил иным тоном, почти веселым:
- Ну что же, пусть будет так. Какая разница!
Огонек отвернулся, пытаясь придумать что-нибудь и сказать, но слова не шли на ум. Так и не произнес ничего.
Кайе тем временем указал в округлый проем в стене. Там оказался выход на еще одну террасу — сразу будто нырнули во влажный горячий воздух; а за террасой раскинулся внутренний сад. Теперь Огонек мог осмотреться, украдкой вытирая глаза. День уже клонился к закату. Вдалеке, едва различимы в облаках, на западе поднимались вершины гор, темно-сиреневые, плывущие в дымке. А здесь, в небольшом саду, над цветниками, живыми изгородями повсюду порхали огромные бабочки — больше всего черных, отливающих разным зеленым, алым и синим, с причудливыми крыльями. Бабочки чувствовали себя здесь хозяйками — красуясь, взмахивали тонкими крыльями, перелетали с цветка на цветок, словно даря величайшую милость. И — никого из людей.
Огонек остановился на нижней ступени террасы. Его все еще потряхивало немного. Жадно смотрел — и вдаль, на горы, и перед собой. Чувствовал себя так, словно еще раз вытащили из стремнины. Сад был спокоен и тих, понемногу вливал тишину и спокойствие и в Огонька.
Если бы можно было остаться тут жить! Мирно, неторопливо, много-много дней. Как бабочка, пить нектар, умываться росой, слушать шелест ручья…
Но Кайе уже стоял на дорожке из цветных плиток, что вела куда-то вглубь сада.
— Пойдем! — скомандовал он.
Огонек поспешил к нему, но от и дело невольно останавливался, чтобы оглядеться. Он любил закаты, золотой свет, сизую дымку — предвестницу тумана. Только в лесу никогда не было тихо, как здесь. Там все пело, верещало и голосило, готовясь к ночи.
Он и не заметил, что дошел до скамьи.
— Сядь, — Кайе дернул его за штанину: сам уже сидел.
Огонек присел на краешек. Непривычная тишина вновь подсказала — это чужое место. Красивое, но, кажется, очень опасное. Нет, Кайе все же был добрым с ним… надолго ли это?
— Я тут подумал, — сказал тот, будто они продолжали недавний дружеский разговор, — Мой отец погиб в тех местах, откуда ты пришел на этот ваш прииск. Дед и другая родня уверены, его смерть не была просто случаем. Там неподалеку древние развалины, много. Все их не считал никто. Вдруг там до сих пор скрывается что-то эдакое…
Огонек не успел и рта раскрыть — между высокими кустами возник старший брат Кайе: в одежде цвета закатного солнца, будто оно само спустилось в сад, и очень злой. Братья смотрели друг на друга, как два богомола, столкнувшиеся на ветке.
— Даже с обряда вытащил это чучело?
— Я не разрешал его туда забирать!
— Можно всё, что не запрещали, да? Не перестарайся.
— Посмей только тронуть! — раздалось над ухом шипение.
— Значит, матери ты не доверяешь, а какому-то … — ровно проговорил Къятта.
— Я знаю, что делаю! Мать тебя боится, мало ли что она скажет!
Къятта смерил Огонька таким взглядом, что полукровка чуть не залез под скамью. Сказал брату:
— Очередная игрушка? Ну-ну. Опять скучно стало? Что ж, забавляйся пока! Только не рассчитывай держать при себе все время… и не строй планов, — с неожиданной, непонятной и весьма неприятной улыбкой он повернулся и исчез. Словно воздух за ним сомкнулся, и стало совсем тихо, словно даже цветы и бабочки замолчали.
Кайе сидел, опустив голову. Рука бессмысленно перебирала мелкие камешки
Огонек помолчал. Потом тихонько окликнул его.
— Да пошли они все! — неожиданно резко сказал юноша. Со злостью запустил камешки в ближайшие кусты. — Решил, наперекор ему. Скотина!
— Почему он так сказал?
— Потому что… А, помолчи! Хватит с тебя.
— Почему ты готов ссориться с родней из-за этого? — вырвалось у Огонька.
