кладбище: ссылки на сильный дождь со снегом, как выяснилось много позже, оказались ложными. Еще более непонятно, почему похоронили Моцарта по 3 разряду, как нищего, — в общей безымянной могиле. Ясно, что в одиночку Сальери осуществить все это не мог.
Но виновником мог быть и не Сальери, а собратья Моцарта по масонской ложе, куда он вступил в 1784 г. Доказано, что «Волшебная флейта» сплошь пронизана масонской символикой; одни усматривают в этом дань уважения ордену, другие — пародию на его устои, караемую смертью. Ах, не было в ту пору Шерлока Холмса!
«Потомки не увидят такого таланта, как он, ближайшие 100 лет», — сказал о Моцарте по-отцовски любивший его Йозеф Гайдн. Что ж, если не считать Бетховена, Гайдн ошибся как минимум вдвое: прошло уже более двухсот. Утешимся мыслью, что Моцарт навсегда обрел своего «лучшего, самого верного друга» (как он величал смерть), а нам оставил нечто неизмеримо более ценное, чем крест на могиле, — свою музыку.
Сознаюсь: далеко не вся известная мне музыка Моцарта (как и Гайдна — в отличие от Баха и Бетховена) кажется мне такой уж безоговорочно гениальной. На это, кажется, намекал и Святослав Рихтер, сказавший однажды, что почему-то никому (включая и его, Рихтера) не удается хорошо сыграть Моцарта, «ничего не остается в голове»!? (Ну, уж не знаю насчет головы, а в репертуаре Рихтера Моцарт был постоянно.) Возможно, дело в том, что очень многое Моцарт писал на заказ и нередко (в отличие от того же Бетховена) с готовностью потакал далеко не безупречным вкусам своих клиентов. Тут дело, понятно, не в таланте, а в натуре. Так или иначе, но для меня очевидно: у Моцарта, даже в одном произведении, совершенно гениальные откровения (обычно это медленные части) подчас уживаются с милой, благозвучной, но сравнительно легковесной музыкой. Есть, конечно, и абсолютные шедевры типа 20-го и 24-го фортепьянных концертов или Концертной симфонии для альта и скрипки с оркестром (и многое, многое другое), но все-таки меня как-то смущает порой эта двойственность.
Моцарт!
Сын солнца,
Неуемный садовник,
Приглашает нас снова в свой сад,
Сад цветущий, вечнозеленый,
Веселящий, влекущий, пьянящий.
Где цветут круглый год анемоны,
Где резвятся стрекозы и ящерицы,
А вокруг виноград.
Незабудки и шафраны,
Тут фиалки, там гвоздики!
Но скажи мне, где ж тюльпаны!?
Розы где, где лилий лики?
Сад сияет, сверкает, смеется,
Дождь пройдет — точно манна прольется!
Точно манна... но как странно:
Где же рыцари тюльпаны?
Лилии где — девы?
Где же розы — королевы,
Хризантемы, где вы!?
Вдруг, веселием наскучив,
Среди бела дня
В ясном небе тучи, тучи,
Полные огня.
И внезапно расцветают на глазах у вас:
Розы! лилии! тюльпаны!
Хризантемы! —
Странно, странно:
Все не в добрый час.
Но не бойтесь: дождь прольется —
Сад встряхнется, встрепенется,
Словно радужная птица,
Не жалея краски,
Засверкает, заискрится!..
Анютиными глазками.
Моцарт, Моцарт, Сад под солнцем,
Неуемный, беззаботный солнцелов — кудесник!
Как цветы, чудны твои песни:
В пылу цветения
Вдруг умереть готовы.
ФРАНЦ ШУБЕРТ
ТАЙНА ФРАНЦА ШУБЕРТА
«Когда я пел о любви, она приносила
мне страдания, когда я пел о страдании,
оно превращалось в любовь.»
/Франц Шуберт/
Когда мы говорим: «Девятая симфония», можно как правило не называть имя автора — и так ясно, что речь идет о величайшем творении Людвига ван Бетховена, творении, которое, видимо, так и останется навсегда Эверестом в Гималаях мирового симфонизма. Но сейчас моя душа переполнена майским ливнем еще одной «Девятой», и тоже последней... Франц Шуберт! Невозможно, но приходится поверить, что это грандиозное, полное торжествующей силы жизни произведение окончено неизлечимо больным человеком всего за несколько месяцев до его безвременной кончины: Шуберт не дожил два месяца и двенадцать дней до 32 лет!
Гении не обязательно живут недолго: Гайдн прожил 77 лет, Гендель 74, Бах 65, Бетховен 57... Только Моцарт, Мендельсон и Шопен (да еще Бизе и Беллини) не дотянули до 40, но они хотя бы перешагнули за возраст Иисуса Христа. Впрочем, какая-то закономерность, видимо, все-таки есть: именно с этими тремя Шуберта роднит сверхранняя сверхгениальность. Но никто из них, даже Моцарт, не создал на рубеже неполных 32 лет своей Девятой симфонии (а заодно и Восьмой, «Неоконченной»), ни струнного Квинтета до мажор, ни 21-ой фортепьянной сонаты си-бемоль мажор. Ромен Роллан очень образно заметил, что все музыкальное творчество Моцарта было «цветение». Что же сказать о Шуберте, который, прожив на «целых» 4 года меньше, успел создать: 9 симфоний, 6 месс, свыше 100 произведений для хора и вокальных ансамблей, более 60 инструментальных ансамблей, 22 фортепьянных сонаты и еще несколько десятков сочинений для фортепьяно в две и в четыре руки, 18 произведений для сцены и, наконец, свыше 600 (никто не знает, сколько еще безвозвратно утрачено) лирических песен, которых — не напиши он ничего другого — было бы уже достаточно, чтобы обессмертить навсегда его имя!
И вот вам первый парадокс: почти вся эта музыкальная вселенная при жизни Шуберта так и осталась неоткрытой; конечно, его знали и любили, но в узком кругу и в основном как автора песен. Шуберту не удалось услышать ни одной из своих симфоний, только первую, юношескую, мессу, почти ничего из инструментальных ансамблей, сочинений для сцены... да что говорить: почти все его крупные произведения не были при жизни даже изданы! Понадобилось не одно десятилетие, чтобы свет этих далеких звезд понемногу просочился в нашу земную атмосферу, и прозревшее человечество замерло в трепетном изумлении, почти в ужасе: сколько новых звезд — и каких? — первой величины! (Добавлю, что последние, сонаты, стали по-настоящему «зримыми» уже в 20 веке.)
Но все это только одна сторона
