страдание, слегка притуплять свои чувства. Ведь нет сил уже выносить все страдания мира. Что делать, если я в полной мере чувствую, что собой представляют другие люди и что чувствуют они? Я проживаю их, но у меня больше нет сил. Кое-что не хочу рассказывать даже самой себе. Это бы означало предать то, что я называю «существовать-ся». Чувствую, что некоторые истины я освоила. Что уже предчувствую. Но для истин нет слов. Для истин или для истины? Не стану говорить о Боге, Он — моя тайна. День сегодня солнечный. Пляж был полон теплого ветра и свободы. Я ходила туда одна. Мне никто не был нужен. Это трудно, потому что мне ведь необходимо делиться с тобой тем, что я чувствую. Море спокойно. Но чудится в нем настороженность и подозрительность. Как будто покой — ненадолго. Что-то всё равно должно случиться. Непредвиденное, неожиданное и роковое завораживает меня. Я пришла к такой близости с тобой, что, хотя я есть, я не существую. Ты стал моим я. Так трудно высказывать невысказанное. Так тихо. Как передать словами тишину нашей с тобой реальной встречи? Немыслимо трудно: я несколько мгновений пристально смотрела на тебя. Эти мгновения — мои тайны. Случилось то, что называется полным единением. А я называю это острым состоянием счастья. Сознание мое ясно до жути, и кажется, я достигла высшего плана, доступного для человечества. Или для бесчеловечности — «ид».
То, что я делаю непроизвольно, подчиняясь инстинкту, неописуемо.
Что я делаю, когда тебе пишу? пытаюсь сфотографировать аромат.
Я пишу тебе это подобие книги, книги человека, не умеющего писать; но вообще я и говорить-то совсем не умею. Тем более выражать что-то в письменной форме, ведь я привыкла, что ты — слушатель, хотя иногда и рассеянный слушатель, того, что я говорю голосом. Когда я пишу картину, я уважаю материал, которым пользуюсь, я принимаю во внимание его первоначальное предназначение. Так что, когда я пишу тебе, я отношусь со всем почтением к слогам.
Вот и очередное мгновение, в которое я вижу, что за ним последует. Хотя, говоря о миге, когда я что-то вижу, я куда многоречивее самого мига: пройдет огромное количество мгновений, пока я разложу по полочкам и исчерпаю неделимую и молниеносную сложность быстрого взгляда.
Я пишу тебе — как дышу. Неужели мое письмо герметично, как моя живопись? Мне-то кажется, что у меня тут всё нараспашку. Я понятно пишу? Да какая разница! Пойду закурю. Может, потом вернусь за машинку, а может, остановлюсь на этом уже окончательно. Я же вечно ни в какие рамки не укладываюсь.
Вернулась. Думаю о черепахах. Когда-то я сказала, чисто интуитивно, что черепаха — родственница динозавров. А потом прочитала, что так оно и есть. Как тебе моя интуиция? Когда-нибудь начну писать портреты черепах. Они меня очень интересуют. Все живые существа, помимо человека, чудесны до невозможности: сначала создали нас, но сырья — «ид» — осталось в избытке, и тогда сконструировали животных. Зачем нужна черепаха? Возможно, то, что я тебе пишу, стоило бы озаглавить так: «А черепахи?» Ты, читая это, сказал бы: а ведь правда, как давно я не думал о черепахах.
Я вдруг впала в такое отчаяние, что готова сейчас же напечатать слово «конец» и завершить эту историю, выстроенную на фундаменте слепых слов. Даже у неверующих случается миг отчаяния, в котором сквозит божественное: признание отсутствия Бога — это религиозный опыт. В этот миг я прошу помощи у Бога. Она нужна мне.
Одной человеческой силы мне мало. Я сильная, но сила моя разрушительна. Придется Богу явиться ко мне, раз я не пришла к Нему. Пусть явится, пусть явит милость. Даже если я недостойна. Боже, приди. Может, те, кто менее достоин, больше нуждаются. Я нервная, жесткая и отчаянная. Но ведь любовь во мне тоже есть. Я только не знаю, как с ней обращаться. Иногда она ранит меня, будто шипами. Если во мне столько любви, но я всё никак не успокоюсь, — значит надо, чтобы Бог явился ко мне. Приходи же, пока не поздно. Я в опасности, как всякий живой человек. Единственное, что меня ожидает, — это как раз неожиданности. Но я знаю, что перед смертью наступит покой и что мне выпадет нежный и ласковый день. Я почувствую это — так едят и проживают вкус еды. Мой голос срывается в пропасть твоего молчания. Ты читаешь меня молча. Но в этом бескрайнем и безмолвном поле я расправляю крылья, я свободна жить. Стало быть, я соглашаюсь на наибольшее зло и вхожу в сердцевину смерти, ведь ради этого я и живу. В мягкую сердцевину смерти. И это «ид» дрожит передо мной.
А теперь я буду говорить о боли цветов, чтобы сильнее прочувствовать, что она существует. Сначала я радостно подношу тебе нектар, сладкий сок многих цветов, который жадно ищут насекомые. Пестик — это женский половой орган растения, который обычно расположен в центре венчика и содержит рудимент семечка. Пыльца — это оплодотворяющая пыль, производимая тычинками и хранимая в пыльниках. Тычинка — мужской половой орган растения. Он состоит из столбика и пыльника. Тычинки окружают основание пестика. Оплодотворение — это соединение двух элементов продолжения рода — мужского и женского, — результатом которого будет плод — зародыш нового растения. «Затем Господь Бог посадил сад на востоке, в Эдеме, и поселил там человека, которого Он создал» (Бытие 2:8).
Хочу написать портрет розы.
Роза — цветок-женщина, она дарит себя целиком и настолько, что самой розе остается всего одна радость — радость дарить. Ее аромат — сумасшедшая тайна. Вдохнешь его — и он коснется самой глубины сердца, и всё тело пропитается этим ароматом изнутри. Когда она раскрывается и становится женственной, она прекрасна. Ее лепестки приятны на вкус — стоит попробовать! Но роза — не «ид». Роза — она. Красные — необыкновенно чувственны. В белых — божественный покой. Редко встретишь в цветочных магазинах белые розы. Желтые — радостно-тревожные. Розовые обычно самые сочные, цвет их — великолепен. Оранжевые — продукт скрещивания. Они сексуально привлекательны.
Обрати внимание, я оказываю тебе услугу: приглашаю переселиться в новое царство.
А вот гвоздика — та уже агрессивна, видимо, потому что несколько раздражена. Кончики ее лепестков неровные и растрепанные. Запах гвоздики в каком-то смысле смертелен. Красные гвоздики кричаще, жестоко красивы. Белые напоминают гробик умершего младенца: запах тогда становится едким и люди в ужасе отворачиваются. Как перенести гвоздику на холст?
Подсолнух — сын солнца. Не зря он умеет поворачивать свой огромный венчик
