кричать, плакать, умолять. Нельзя только одно — двигаться. Я не стану тебя привязывать, но ты сама пожалеешь, если ослушаешься.
Это звучит пугающе и восхитительно, но пока я даже не подозреваю, что ждет меня дальше.
А дальше Кирилл устанавливает мои широко раздвинутые ноги пятками на стол, ласково поправляет мне носочки и задирает на мне футболку.
Нарастающие ласки?
Нет. Не слышали.
На меня обрушивается все и сразу: губы терзающие соски, рука подрачивающая клитор, пальцы, проникающие в меня. Это все зажигает меня огнем, но пока ни плакать, ни умолять меня не тянет.
И грешным делом, я даже думаю, что Кирилл меня просто пугает, чтобы проучить, но спустя пять минут, закусив губу от нестерпимого и острого желания, я вспоминаю его слова: «Если я что-то говорю, я это делаю» и обещаю себе больше никогда-никогда не провоцировать Кирилла.
Когда в мою норку ныряет что-то круглое и прохладное, я не сразу понимаю, что это. Но когда еще одно отправляется следом, и, ударяясь с глухим звоном, они встречаются, до меня доходит. Вагинальные шарики. Не виброигрушка. Такая у меня была. А классические полые, внутри которых катаются другие шарики. Когда я читала про них, мне не казалось, что они должна приносить особенное удовольствие, однако... То ли дело в том, что я и так возбуждена до предела, то ли дело в Кирилле, но стоит мне хоть немного шевельнуть бедрами, как очередное столкновение шариков вызывает у меня мучительный и сладкий спазм.
Я замираю, стараясь не шевелится вообще, но Кирилл начинает щекотать соски и внутреннюю сторону бедра чем-то вроде перышка, и вздрагивающее от щекотки тело снова и снова приводит шарики в движение, как я ни сдерживаюсь. Мои губы уже искусаны, стоны раздаются один за одним.
Но вот тело вроде бы привыкает к перу и перестает на него реагировать, а я выдыхаю, решив, что наказание окончено. Но не тут-то было.
Растаптывая в пыль мои надежды на передышку, Кирилл возвращает руку на клитор и начинает меня дразнить. Мои бедра непроизвольно подаются ему навстречу и возвращают этот невыносимую пытку. И я действительно начинаю умолять о пощаде:
— Кир, пожалуйста, нет! Кир, перестань! Только не останавливайся, Кир! Кир, возьми меня!
Но Кир глух к моим мольбам. Когда мне кажется, что большего я не вынесу, он облизывает мою пещерку, вбирает в рот клитор и начинает ритмично его посасывать, посылая электрические разряды в самую мою сердцевину, где, мерно ударяясь от моих содроганий, шарики сводят меня с ума. Жесткая борода лишь добавляет болезненного наслаждения.
— Кир, я больше не буду, — хнычу я.
И только сейчас он позволяет мне кончить.
С трудом успокаивая дыхание, я осознаю, что просто не в силах пошевелиться.
— Надуй губы, Катюша, — вдруг слышу я рядом с собой.
Не споря я облизываю пересохшие губы, и в них утыкается липкая головка с запахом меда.
— Слижи все как следует. А то Аня расстроится.
Засранец!
И как только я послушно слизываю мед, Кирилл, помогая себе рукой, кончает мне в рот.
Он аккуратно снимает с меня повязку, а затем также аккуратно вынимает из меня шарики. Кир бережно подхватывает на руки на мое безвольное тело, крепко и собственнически целует, и усаживает снова на стул.
— Когда я говорю, что пришло время пить чай, мы пьем чай. Хорошо, милая? Тебе большую чашку? Мед положить?
Глава тринадцатая
— Как ты сможешь после всего произошедшего на этом столе пить здесь чай? — интересуюсь я.
Меня это правда волнует, потому что при каждом взгляде на этот стол меня бросает в жар. И невинное чаепитие с медом и конфетками там, где меня только, что отымели, — это своего рода утонченное извращение.
— Я не так часто тут бываю, — усмехается Кирилл. — А приятные воспоминания — это прекрасно.
Я заливаюсь краской как никогда. Столько сколько я краснею сегодня, я не краснела никогда в жизни.
Но что ни говори, а время уже что-то около пяти утра, и я начинаю зевать. Мне безумно жаль засыпать, хочется продлить эту безумную ночь, потому что завтра все станет как прежде.
Однако, Кирилл, замечая, как я сцеживаю зевки в кулак, принимает волевое решение отправляться в кровать.
— Не смотри на меня так жалобно, мы с твоим другом договорились, что он приедет к двенадцати. Как я и обещал, я тебя еще порадую. И даже не один раз.
— Но Кир… — начинаю я и тут же смущаюсь, вспоминая, в какой момент мне пришло в голову сократить его имя.
— Можешь звать меня Киром. Мне нравится, — по-доброму улыбается он. — Меня так давно не называли.
Он подхватывает меня на руки и уносит наверх, где нас ждет огромная разобранная постель. Как я ни стараюсь оттянуть момент, но, прижавшись к горячему боку Кира, под его ровное дыхание засыпаю почти мгновенно. Проваливаюсь в сон, как в кроличью нору.
Просыпаюсь от того, что меня разворачивают на живот. Приоткрываю глаза. За окном рассвело, но это мне ни о чем не говорит. Сейчас может быть и девять утра, и двенадцать дня. Понять сколько я проспала невозможно.
Прекращаю свое подсчеты, когда Кир подсовывает мне под живот подушку.
— Привет, — мямлю я.
Сверху меня накрывает горячее жесткое тело. Наряженный член трется между ног, а Кир целует меня в шею, между лопаток, проводит шершавой ладонью по ребрам, и от этих нехитрых ласк я мгновенно завожусь.
Слыша мое прерывистое дыхание, Кир издает довольный смешок.
Пробежавшись пальцами по моей скользкой щелке, понимает, что я уже готова, и толкается в меня.
— Доброе утро, Катюша, — горячий шепот опаляет мое ухо, вызывая мурашки.
Сегодня Кир входит легко, но он все равно медлит. Заполнив меня, стискивает в объятьях и наконец показывает мне, что такое «жестко».
Он, как я и мечтала, трахает меня на всю длину с оттяжкой, ближе к финалу переходя на сумасшедший темп.
— Горячая моя, ненасытная, — слышу я. — Никуда ты от меня не денешься. Тебе не сбежать от меня, догоню и затрахаю.
Остальное тонет в шуме крови в ушах, в стуке сердца, в звуках упругих шлепков его бедер о мою попку.
Когда нас захлестывает оргазм, я едва замечаю, что Кир успевает из меня выйти.
Совсем мозги растеряла. Он мог в меня кончить, а я и в ус не дую.
Но долго посыпать пеплом
