повел густыми бровями:
— Не уверен, что все это правильно. Стоило просить у Императора развод.
Я покачал головой:
— Это невозможно, пока Тенал трется возле него. Он никогда не одобрит развод без согласия Виреи. А она не хочет идти навстречу. Я ни один раз говорил с ней.
— Она любит тебя.
— А что делать мне?
— Не перегорел? — он пытливо заглянул в лицо. — Даже после того, как она сбежала?
Я не стал отвечать. Не хочу, даже ему.
Торн все понял. Вместо этого добавил:
— Прости, но мне никогда не нравился твой брат. Ты это знаешь. Его методы тоже.
— Не начинай. Я доверяю ему. Мы просто солдаты, привыкшие действовать иначе.
Торн кивнул:
— Пусть так. Но не забывай, что то, что вы оба здесь — это только твоя заслуга. Это ты рвал жилы, в то время как он почитывал книжки, лежа в кровати. Это ты годами жил в казарме — не он.
Я усмехнулся:
— Поэтому он умнее меня — глупо это не признать. Помню, еще в детстве вы плевали друг другу на спину. Ты не обязан его любить.
— Я всегда опасаюсь тех, чьих мотивов не понимаю.
— Значит, мои мотивы тебе всегда понятны?
Винс рассмеялся:
— Ты — идиот, который прет напролом. Но с такой прямотой и больным жаром…
— У… — я невольно усмехнулся. — Какой лестный отзыв. Ты знаешь, что как твой полковник, я могу тебя за это расстрелять?
Он хлопнул меня по плечу:
— Я говорю не как твой капитан. И не как кавалер Торн. Я говорю, как Винс, твой друг.
Мне вмиг стало горько:
— Мой единственный друг.
И это было правдой.
Шорох за спиной заставил обернуться. Торн тут же склонился в поклоне, волосы свесились едва ли не до пола. Кланялся он примерно так же как выглядел в мантии — коряво и нелепо.
Максим Тенал. Ощущение, что он меня выследил. Я неоднократно видел его в галереях в своей неизменной серо-жемчужной мантии, но успевал вовремя уходить. Серый — цвет рабов и истинных высокородных. О да… если бы взялись создавать статую высокородного — ее бы ваяли с Тенала. Идеален до тошноты. Черти его приволокли!
К счастью, я не обязан был ему кланяться, впрочем, как и он мне. Он долго молча сверлил меня льдистыми глазами. Такими же прозрачными и почти бесцветными, как бриллианты его серьги. Если бы эти глаза могли резать — от меня давно осталась бы куча окровавленного мяса.
К счастью, подбежал раб Пирама и согнулся передо мной в поклоне:
— Ваше сиятельство, его высочество немедленно требуют вас.
Я едва заметно кивнул тестю и поспешил вслед за рабом. Пусть теперь старик захлебнется желчью, которую только что хотел вылить на меня.
Глава 13
Я не видела и не слышала проклятого полукровку два дня. Или мне так казалось. Время ничто в этой тюрьме. У меня свои часы — где время отмеряется сном, явью и болью. Еще робкими воспоминаниями, но я берегу их, как крошечные неуловимые секунды.
Приходила толстая верийка-медичка, молча меняла повязки на истерзанной спине, и уходила, оставляя меня тяжелому мороку больного сна. Все повторялось. Я будто нырнула в проклятое прошлое и только ступила на землю Сердца Империи. Будто не было побега, Гектора, предательства Добровольца. Все только предстоит и закрутится проклятым колесом. Будет длиться вечность. Как и эти мысли, к которым я возвращаюсь снова и снова. Творю их, как заклинание, будто все еще не желаю примириться с реальностью. Теперь моя реальность — полукровка. Опасная гнусная тварь.
Появление Ларисса я предчувствовала спинным мозгом, ноющими ранами. Просто знала, что сейчас откроется дверь, и на пороге, которого я не вижу, появится проклятый ядовитый гад. Скорее всего, в желтом. Я услышала его неторопливые шаги, почувствовала, как он поддел край присохшей повязки, оглядывая раны. Я сцепила зубы и невольно зашипела, когда он аккуратно отдирал край. Это было больно, будто брызнули кислотой.
— Ну? — он встал рядом.
Я видела его коричневые мягкие сапоги, складки расшитой мантии, которую ненавидела.
— Как ты себя чувствуешь?
Я не хотела отвечать. Он сам все видит.
— Как человек, запоротый до полусмерти, господин управляющий.
Даже говорить оказалось больно — спину тут же запекло.
— Не выдумывай, — он вновь приподнял повязку. — При желании, с одного удара кнутом можно сломать позвоночник. У тебя же — лишь драматические царапины. Много крови, немного боли — и только.
— Драматические царапины? — несмотря на боль, я повернула голову. — Вы издеваетесь?
— Да, прелесть моя, царапины. Конечно, тебя щадили — это понятно даже дураку.
— Щадили? — я потеряла дар речи. Что бы тогда было, если бы не щадили?
— А ты что думала? — он нахмурился, в приторном голосе полоснула сталь. — Что с честью вынесла невыносимое? Не разочаровывай меня, это расстраивает. Я хочу лишь вразумить тебя, но не угробить. Но ты упряма.
— Что же вы за скользкий ядовитый выродок, господин управляющий? Вы самый гнусный человек, которого я знаю.
Полукровка лишь улыбнулся. Кажется, ему это польстило:
— Ты меня совсем не знаешь. И не забывай, — он покачал головой, — что это не моя прихоть.
— Может и не ваша, но это не имеет значения. Я видела ваше лицо и слышала ваши слова. Вы давали команду палачу.
— Тогда ты тем более должна ценить, что я приказал ему остановиться.
Меня передернуло от отвращения. Если бы могла — собственными руками вырвала бы его язык и швырнула собакам. Он понес бы великую утрату, лишившись возможности говорить.
— Я сыта вами по горло. Вами обоими.
— Вот как? Может, ты предпочитаешь другие блюда?
Я не понимала, куда он клонит, и не собиралась понимать. Надеюсь, когда-нибудь он подавится своим языком. Меня не покидало ощущение, что он методично мстит, но не понимала толком за что. Как де Во винит меня за то, что случилось с их семьей? До сих пор не забыл глупые неосторожные слова, сказанные в минуту отчаяния? Или есть что-то, о чем я просто не догадываюсь?
Ларисс вновь потянул край повязки, с интересом склонил голову, закивал:
— О да… Ты из тех, кому идут шрамы. Из редких женщин, способных вызывать сильные чувства. Они будоражат кровь, отнимают разум и будят самые низменные первобытные страсти. Великие королевы, непревзойденные преступницы, отменные шлюхи, к чьим ногам бросают города.
Что это? Признание безумца или оценка работорговца? Впрочем, плевать. Я хотела только одного: чтобы он ушел и перестал отравлять воздух моей тюрьмы. Исчез навсегда, сдох в своей норе.
— Кто такой Гектор? — эти слова прозвучали,
