А потому Сема–Поинт решил всерьез поделиться своими мыслями:
— Поначалу, когда Горбачев замутил эту Перестройку, подумал, неужели к власти в России пришел руководитель, который печется о своем народе? Но когда он допустил первый прокол с запретом на алкоголь, понял, что с русским народом такое насилие не пройдет. Русский человек может вытерпеть многое, на многие лишения пойдет: на голод, холод, бедность, но только ему нельзя запрещать пить водку! Я понял, что Горбачев простой популист, который хочет добиться уважения своего народа любыми, причем совершенно неважно какими, путями! Но пройдет какое‑то время, и народ быстро отрезвеет от звонких, но пустых, ничего не созидающих, лозунгов, сдаст его со всеми потрохами и откажется от него! С начала Перестройки прошло около трех лет и что? Да ничего! Как не было ничего в магазинах жрать, так и нет! — с каждым словом в голосе Семы–Поинта все больше проявлялись нотки обвинения. — Ты не слышал последнюю народную мульку?
— Какую?
— «Девки стонут, девки плачут!
И не знают, как им быть?
Мишка может только нАчать,
Но не может углубить!»
— А что, здорово! У нас самый талантливый народ в мире! — с пафосом воскликнул Сергей Младой.
— И очень терпеливый! Народу жрать нечего, а Горбачев и его клика все митингуют и митингуют! Как сказал один великий русский мыслитель: «Доколе?»
— Это надо же! — с удивлением воскликнул Серега Младой, — ты хотел узнать, почему меня на политику потянуло? Знаешь, Сема, ты очень напомнил мне одного человека, с которым я пересекся однажды на одной пересылке. Он из Москвы. Не знаю, насколько правда, но говорят, он закончил ВГИК, и погоняло у него соответствующее: Режиссер.
— И чем мы с ним похожи? — заинтересовался Сема–Поинт.
— Да он даже теми же словами говорил о Перестройке и Горбачеве, что и ты! Говорил, что этот Меченый просто морочит народу голову и у власти ему долго не продержаться! — воскликнул Смотрящий. — Не веришь? Думаешь, выдумываю? — он вдруг быстро встал, подошел к тумбочке, достал из нее потрепанную тетрадку, торжествующе поднял над головой и провозгласил голосом древнегреческого мыслителя: — Эврика!
— Что это? — не понял Сема–Поинт, кивнув на блокнот.
— Режиссер этот тогда много стихов своих нам читал, и несколько, которые мне больше всего понравились, мне удалось записать! Жалко, что опасно было записать стихи о Ленине: там такое, что Режиссера более двухсот суток в ШИЗО продержали!
— Восточная мудрость гласит: «Мертвого льва может пнуть даже заяц!»
— Мертвого? — встрепенулся Серега Младой. — А как же вечный постулат: «Ленин живее всех живых!»?
— В логике тебе не откажешь. Сдаюсь! — улыбнулся Сема–Поинт и поднял руки над головой. — И что там было в тех стихах, что менты его гнобили столь жестоко?
— Помню только некоторые, из последних строк:
Ну, ничего, придет пора —
Тебе наш вождь велеречивый,
И пнет в твой лоб плешивый!..
— Жестоко, — только и нашелся, что сказать Сема–Поинт.
Ему вдруг показалось, что его душу окунули во что‑то неприятное, мерзкое.
— Если ты не против, то я зачитаю тебе парочку из его творений?
— С интересом послушаю! — не совсем уверенно кивнул Сема–Поинт.
— Ну, слушай! — Серега Младой быстро полистал блокнот и начал читать с выражением:
Отечество в опасности! На митинги, друзья!
Удар наносят Гласности, нам больше ждать нельзя!
Задушат демократию, в ГУЛАГ загонят нас,
И вновь, как прежде партия зовет рабочий класс!
Зовет дружины красные на бой с интеллигентами,
Они, дескать, опасные — отбросим сантименты мы!
И для борьбы с врагами сплоти ряды карателей,
Знамена расчехлим, в концлагеря мечтателей,
Как встарь, определим!
И больше всех стараются бандиты с партбилетами:
На Ельцина бросаются, расправою грозят!
Гидасковы, Андреевы и тысячи других…
На щит поднимут Берию, Вождей им дорогих…»
Он победоносно взглянул на собеседника:
— Ну, как?
— Ты прав, готов подписаться под каждым его словом! — серьезно согласился Сема–Поинт.
— А вот еще…
Душа болит, в смятенье ум: похоже, кончилась игра!
Уж Перестройки шумный бум не принимают на «ура!»
Как мыльный шарик невесом:
Вдруг лопнул миф о жизни сладкой!
ЦК с законом в унисон нас бьют по–прежнему украдкой!
Схожу с ума, теряя разум: ДОКОЛЕ можно издеваться?
И сколько будет тугодум над Человечеством смеяться?
Ни комариные укусы, ни мед в устах Секретаря,
Не изменяют наши вкусы. Пугают СПИДом лекаря!
И льют на мельницу сиропом, и шьют саван на род людской.
И ностальгия по холопам их возвышает над толпой.
Пусть никакие обещанья, посулы, просьбы, указанья —
Нас в заблужденье не введут! Лишь в баснях добр медведь!
И лгут партийные изданья. Нас к благоденствию зовут.
Но будьте бдительны!
И впредь не подчиняйтесь приказаньям!
На перепутье двух дорог ищите только третью!
Ложь не пускайте на порог, иль биты будете вы плетью!
Я знаю — риск велик и новое — пугает!
Но долгожданный счастья миг борьбу предполагает!
Закончив читать, Смотрящий задумчиво посмотрел Семе–Поинту в глаза и через паузу, словно давая собеседнику поразмыслить, вновь воскликнул:
— А? Каково сказал этот Режиссер? Откуда в человеке столько мудрых мыслей? Кажется, что он заглядывает в твое нутро и выворачивает твою душу наизнанку!
— Да, действительно, круто! — с некоторой печалью заметил Сема–Поинт.
Ему вдруг так захотелось, чтобы его мысли о Горбачеве никогда не подтвердились в будущем, что даже скулы свело. Но сам тут же мысленно заметил: «К сожалению, это невозможно! Человека, столько лет варившегося в партийных кругах, невозможно исправить! Как говорят в народе: «Черного кобеля не отмоешь добела!»
А Серега Младой, все еще находясь под впечатлением стихов, задумчиво проговорил:
— Мне кажется, что только теперь я понял, почему к тебе братва так тянется! Ты, Сема, как тот большой удав Каа из сказки о Маугли — вроде бы и страшно с тобой, а душа сама к тебе навстречу тянется, — потом тихо добавил: — Ладно, вскрытие покажет… — а громче спросил, словно ставя точку в серьезном разговоре: — Что будешь? Коньяк, водку?..
— И пиво тоже! — Сема–Поинт весело рассмеялся…
