Когда мы легли спать, я достала мобильный. Эмиль спал, и ко мне подползла Норвегия. Как непроходящий цистит. Но вместо того чтобы пить воду и пенициллин, я упорно продолжала подтираться от ануса к вагине. Я снова скачала Инстаграм и решила проверить, что происходило на западе последние три недели. Нора была на вечеринке, как мило. Осень пришла в Осле, как чудесно. Я листала и изучала, и внезапно на дисплее возникла Норина мама. И тогда я поняла, в кого она, от кого она унаследовала свою конвенциональную красоту и эти эффектные высокие скулы. Я словно оказалась в чистилище, или открыла сундук с сокровищами, или прошла по висячему мосту над горной пропастью. Земля так далеко внизу. Живот сводило от страха.
Я погуглила имя матери. Гуро С. оказалась популярной журналисткой, много лет работавшей на государственном радио NRK. Она училась в университете в Осло, год провела по обмену в Швеции – так было написано на ее странице в Википедии. В прошлом была замужем за владельцем радиостанции. Двое детей. Я погуглила снова. Первым результатом была фотография Гуро с маленькой Норой на красном ковре. Тогда она еще не открыла свою сексуальную сторону и на высоких каблуках держалась неуверенно. Кинопремьера в Осле. Блестящее черное такси на заднем плане (даже у Норвегии есть свои пределы: машина не походила на лимузин) и свет прожекторов. Радиожурналист… Радио. Есть ли что-то скучнее, чем радио? Звук без картинки, чьи-то запутанные рассуждения, звонки слушателей и скучное стихотворение дня. Переваривая новую информацию, я обдумывала свои дальнейшие действия. Что мне делать? Бросить Эмилю в лицо, что мать Норы национальная знаменитость? Я встала с кровати. Было темно и тихо. В небе светила яркая луна. Я походила по дому, но поскольку делать было особо нечего, вернулась в кровать.
Разумеется, мне было необходимо разузнать все о матери Норы. Ее известность оказалась большим подспорьем в деле поиска информации. Гуро С. писала остроумные посты в социальных сетях, с горящими глазами комментировала политические события. Ее новый муж играл в группе, создающей музыку для детей. Его гуттаперчевое лицо часто искажали странные выражения, видимо в стремлении передать чистые и простые для понимания чувства детям: выпученные глаза, рот в форме буквы «О», оттопыренное рукой эластичное ухо. Супруги часто путешествовали, обожали скоростные итальянские велосипеды, наслаждались столичной жизнью в Осле. Как в туристическом путеводителе. Но для меня самым интересным было то, что в Инстаграме Гуро С. было множество снимков Норы. Мать ее обожала, боготворила. Восхищалась ей. Они постоянно проводили время вместе: ужины, походы в кино, ленивые воскресенья на даче, пятничный уют дома – но на большинстве фотографий не было никакой обстановки. Только Нора. В подписях значилось что-нибудь вроде: «Verdens vakreste menneske»[14] или «Nora, lyset mitt!»[15]. Самая красивая в мире и мамино солнышко оставалась невозмутимой. Она была в курсе своей значимости и не нуждалась в ее подтверждении. От этих снимков у меня пересохло во рту. Язык прилип к гортани.
Внутри тикала боль. Боль из-за Норы и та, другая. Это ничего страшного, напомнила я себе. Это неопасно. Больно, но не смертельно. Если я, конечно, еще жива, как я однажды подумала, лежа на полу в позе эмбриона и обливаясь холодным потом. Менструальная боль – это волны, разбивающиеся о скалы. Неизбежные, неостановимые. Меня ритмично окатывало холодными брызгами. Я не знала, волна ли я, или скала, или простая сухая ветка, которую швыряет туда-сюда. Но кем бы я ни была, никто не пришел мне на помощь. Никто не остановил волны, никто не вынул ветку из воды и не оставил ее отдыхать под сосной. Все продолжалось: знак бесконечности, лежачая восьмерка. Было неизвестно, закончится ли это когда-нибудь. Разве можно так жить? У меня не было другого выхода. Все, что у меня было, – это тело и аккаунт в Инстаграме.
Порой я задумывалась: не кроется ли главный ужас в том, что никто не понимает моих страданий? «Они же расстались, какая тебе разница? Прими альведон – он помогает от боли при месячных!» Мне было так одиноко. Невозможно было ничего объяснить. Никто не мог мне помочь. Но, по крайней мере, у меня было направление к специалисту. После приема все кончится. По крайней мере, боль при месячных. Осталось немного потерпеть. Я терпела десять лет, могу потерпеть еще пару месяцев.
13
Тссс…
Неспешная осенняя суббота, серость за окном. Я лежала в кровати, уткнувшись в мобильный, Эмиль читал – скорее всего, какого-нибудь сухопарого немецкого модерниста в датском переводе, подвергая текст критическому анализу в своей узкой голове. Однушка, которую я снимала, насквозь провоняла кошачьей мочой, но, по крайней мере, находилась в центре, в старом доме с высокими створчатыми окнами. Так что жить в ней можно было.
На экране телефона возникло фото Норы. Она с задумчивым видом сидела за столиком у окна в роскошном пустом ресторане. Фото было сделано пару часов назад. «Koser oss på den beste restauranten i Oslo»[16], – гласила подпись, сделанная матерью Норы. Я разрыдалась. Громко, безжалостно, беспомощно. Я чувствовала себя лопнувшим целлофановым пакетом с водой. Сначала он растягивался до предела, а потом – бах! Эмиль оторвался от книги и присел на кровать рядом.
– Как можно быть такой любимой? Как можно стать такой любимой? – спрашивала я.
Эмиль обнял меня, но я видела, что он раздражен. Что-то в его лице переменилось. Кожа на висках натянулась.
– Я больше не хочу говорить о Норе, Юханне, не хочу.
– Да, но это фото…
– Меня не волнует, что Нора и ее мать делают сегодня.
И он демонстративно вернулся к чтению.
Я продолжала рассматривать фотографию. Нора сидела, подавшись вперед, с рассыпавшимися по плечам локонами. Не нарядная, но очень красивая в своем большом мешковатом свитере. На столе перед ней стоял пустой винный бокал. Струившийся в окно косой свет выхватывал скульптурные черты лица – высокие скулы, точеный нос.
– Они часто ходили вместе в рестораны? – спросила я.
Эмиль отложил книгу и вышел в прихожую.
– Я пойду покурю. И я больше не хочу об этом говорить.
Во рту я почувствовала горечь отчаяния.
Пока Эмиля не было, я успела выплакаться. Вернувшись, он опустился на кровать рядом со мной. От него пахло холодным воздухом и дешевыми сигаретами. И датскими мечтами, конечно.
– У Норы и ее матери не такая замечательная жизнь, как ты думаешь, – полным доброты голосом сказал он.
– Как это возможно?
– Я думаю, нам пора сменить тему, хорошо?
– Но я хочу знать. Хочу знать, какая у них жизнь на самом деле.
– Не такая прекрасная, как на фото.
