1
Темно-синяя «Вольво-940», сопровождаемая «Волгой» тридцать первой модели с выключенной за ненадобностью мигалкой на крыше, без задержки проскочила Таганку, Рогожку, попетляла в кривых Вешняковских улицах и, нырнув под эстакаду кольцевой дороги, понеслась по старой Рязанке в сторону Люберец. Черт возьми, везде ремонт, дороги разрыты; где-то, видимо, прорвало коллектор, и вода, заливая проезжую часть и смешиваясь с желтой глиной, натасканной самосвалами со строительных площадок, покрывала асфальт грязной кашей. Везде перестройка, чтоб ее, а порядка как не было, так и нет. Наверное, лучше было бы ехать по новой Рязанке, правее, да и знаки гаишные указывали на то, что сквозной проезд через Люберцы закрыт. Ну мало ли что кому разрешено, а кому нет! Может быть, по привычке Сучков сделал знак рукой шоферу, и тот поспешил выполнить молчаливое указание хозяина. Да вот и гаишник выбрался из своей стеклянной будки, расположенной сразу за кольцевой дорогой, подошел к обочине, пригляделся к дорогой машине с затемненными стеклами, к ее эскорту и на всякий случай почтительно приложил кончики пальцев к козырьку фуражки. И ведь не знает, кого приветствует, а на всякий случай не мешает. Привычка. Вернее, выучка...
Да, разрослись Люберцы, разрослись, подумал Сучков рассеянно, поглядывая по сторонам. Всю округу уже в себя вобрали — и Косино, и Ухтомку, вплотную к Москве подобрались. Он помнил Люберцы давней еще памятью, когда отец его каждое лето снимал по Казанке дачу — то в Ильинской, то в Кратове. И Люберцы были в этом краю едва ли не центром вселенной...
«Вольво» проскочила железнодорожный переезд и, оставив справа томилинскую птицефабрику, свернула на Егорьевское шоссе. И снова усмехнулся своим мыслям Сучков: как близко нынче все стало в жизни. Раньше, бывало, медленно отсчитывала раменская электричка станцию за станцией, добираясь до Москвы, а теперь — оглянуться не успел — вот уже и Красково, и Малаховка, дачи пошли, старые сады, зеленые заборы...
Сидевший рядом с шофером Кузьмин, помощник Сучкова и его верный телохранитель, казался каменной глыбой. Он умен по-своему, предан, это хорошо. Стена. Интересно, какие мысли сейчас в его коротко стриженной голове?
— Василий, — негромко позвал Сучков, в машине было тихо, только едва слышно пел кондиционер, — там, за эстакадой...
Кузьмин, не оборачиваясь, кивнул, слегка склонив затылок, и Сучков не стал продолжать. За эстакадой, перекинувшейся через железнодорожные пути, их должна была ожидать машина Никольского, чтобы показать короткую дорогу к даче.
До встречи оставалось не более четверти часа. Сучков вторично уже сегодня ощутил какое-то неясное, скорее интуитивное беспокойство. А может быть, и не беспокойство даже, так, некоторое неудобство от неопределенности складывающейся ситуации. Вглядываясь в себя сейчас как бы со стороны, он вдруг подумал, что то, что он делает в настоящую минуту, почему-то не вызывает у него уверенности в своей правоте. Нет, конечно, суть его, так сказать, миссии не вызывает сомнений. Но следовало ли все-таки первому заму премьера вот так легко — а может, легкомысленно, хотя уж именно этого качества Сучков за собой никак не замечал, — принять приглашение этого более чем странного Никольского?.. Куда проще и естественнее было пригласить его в свой кабинет для беседы и... соответствующих выводов в дальнейшем. Однако же не сделал, как предполагал с самого начала, а совсем наоборот, едва ли не сам напросился в гости. Ну напросился — это слишком сильно сказано. Правильнее — согласился с вроде бы дружеским предложением.
Уж не комплексуешь ли ты, дружок? — подумал вдруг с усмешкой и, чтобы окончательно отделаться от неясного томления души, тронул указательным пальцем Василия за плечо:
— Папку...
Тот, не оборачиваясь и не отрывая взгляда от летящей навстречу асфальтовой ленты шоссе, достал из обширного бардачка небольшую кожаную черную папку на «молнии» и протянул ее через плечо.
Губы Сучкова невольно расползлись в улыбке: каменный Вася всегда верен себе, ничто не может отвлечь его от прямых обязанностей — безопасности хозяина.
