здесь не было очага, где по обыкновению чадит кизяк. По правую руку от входа — деревянная кровать, отгороженная ширмой из цветастого сатина. Налево от входа — уута[23]. От постороннего глаза все это укрыто дорогим ковром с азиатским узором. В кибитке, тщательно убранной заботливыми руками, были еще два сундука с внутренними замками, отделанные рельефной блестящей жестью. По углам сундуков искусно вырезанные латунные будды, рядом с которыми поставлены зулы — горящие лампадки. В глубине кибитки, за сундуками, отведено место для котла. Через прорезь в деревянной крышке пробивался пар, пахло калмыцким чаем.
Парни поздоровались с хозяином.
— Исдароф! — ответил им Бергяс. Немного погодя дал знать рукой, чтобы гости сели на ширдыке перед кроватью.
«В каком настроении мой друг Бергяс и что он хочет сказать, можно скорее понять по его жестам, по игре лица, — толковал им вчера перед отъездом Николай Павлович. — В первое время многое мне было в диковину, после — привык. Сейчас мы обходимся без переводчика. Но вам будет нелегко понять Бергяса».
Парни молча сели на указанное хозяином место. Бергяс прикурил трубку, вытер конец мундштука о подол бешмета и подал сидевшему рядом Борису. Тот, покурив немного, передал трубку Вадиму. Затем Борис показал на свою сумку и что-то хотел сказать Бергясу, но тот поднял руку и жестом остановил гостя.
— Калмык — говориль: гость — ашай! — произнес Бергяс повелительно, при этом показывая рукой на свой рот. — Потом — говорит, эшо говорит, мнуго говорит! Твоя моя понимай? Чичас чай пить надо, чичас ашай надо, понимай? — Бергяс, довольный тем, что может так ловко разговаривать по-русски, улыбнулся, обнажив совсем желтые от табака зубы.
— Понятно! Ясно! — отозвались гости и по-молодому щедро заулыбались.
В это время вошла Сяяхля, она извлекла откуда-то и застелила перед гостями низкий столик. Вскоре на столике оказались три деревянные пиалы, сваренное крупными кусками баранье мясо в большой миске. В такой же миске боорцыки[24], масло и калмыцкий чай. Сяяхля наполнила чаем пиалы. Хозяин первым взял свою пиалу, поднес к губам, и гости последовали его примеру.
— Молчать нехорошо, угощайте гостей, — скороговоркой заметила мужу Сяяхля.
— Кунак, ашай махан[25], ашай боорцыки, — сказал Бергяс и обвел рукой яства.
— Спасибо! — ответил Вадим и отставил свою пиалу, взявшись за мясо.
Со вчерашнего утра они почти ничего не ели. Вид горячей пищи был им приятен.
— Мал-мал ашал, дорога большой, муног ашать надо. Курсак пустой пулохо, курсак полна корошо, ашай! — говорил Бергяс гостям, сильно жестикулируя.
— Спасибо! Мы наелись… У нас к вам есть дело.
Бориса так и подмывало заговорить на таком же ломаном языке, — может, так хозяину будет понятнее? Но вспомнил советы отца: не спешить со своим словом, пока хозяин не выговорится.
«Бергяс хитрый человек, — говорил отец. — Он знает, что сам говорит по-русски плохо, трудно подбирая слова, но для того, чтобы собеседник проникся вниманием к нему, Бергяс иногда вставляет такие мудреные словечки, которых нет ни в русском, ни в калмыцком языках. Самое удивительное, — предупреждал отец, — что этот речевой суржик, сдобренный мимикой и жестами, отнюдь не лишен смысла. Но если русский человек проявит нетерпение, станет кривлять язык на манер Бергяса, самолюбивый человек этот тут же замкнется, подумает, что его дразнят. Очень спесивый, обидчивый мужик…»
Борис иногда подсмеивался над отцом, не видя смысла в этой странной дружбе между ним и Бергясом.
«Что ты понимаешь в жизни? — хмурился отец. — У старосты полмиллиона десятин земли, тысяча семей под его рукой! Владыка, хозяин огромного поместья! Бергяс умен и вместе с тем невежда, хитер и наивен, богат и скуп, приветлив и отвратен порой… И все это в одном человеке! Он, как никто, знает обычаи своего маленького народа. Пятнадцать лет я дружу с ним и при каждой встрече нахожу в нем перемены — к худшему, к лучшему. Сознание его не стоит на месте, развивается, обрастает опытом. Чем иметь в лице Бергяса врага, не лучше ли иметь друга? Тем более что многого он от дружбы этой не просит, а для нас только польза…»
Вадим, присутствовавший при этих беседах, внимательно слушал Жидкова-старшего. Ему давно хотелось вырваться куда-нибудь в нехоженые места, увидеть то, чего совсем не знает. Вадим и раньше интересовался калмыками, читал о них в книгах, но рассказы достаточно образованного и умного Николая Павловича еще больше подталкивали его любознательность.
В последние годы Вадим посещал марксистские кружки в Саратове и много думал о судьбе окраинных народов, населяющих огромные просторы России. В тех кружках часто возникали споры о путях решения национального вопроса, если революция совершится… «Вот бы заехать куда-нибудь в татарское или калмыцкое село да поговорить с простыми скотоводами? — думал студент Семиколенов. — Их самих послушать, что они на этот счет думают!..»
«Да, Бергяс, конечно, не тот собеседник», — отметил сейчас про себя Вадим.
Бросая взгляд на Бориса, Вадим с любопытством наблюдал за Бергясом. «По лицу этому надменному калмыку можно дать чуть больше сорока… Говорили, что Лиджи, у которого мы вчера остановились — его младший двоюродный брат по отцу. Но Лиджи на вид куда старше Бергяса», — думал Вадим.
На широком и большом лбу Бергяса ни одной морщинки, черные быстрые глаза из-под густых бровей будто сверлят человека, и кажется, что он нарочито говорит по-русски плохо, чтобы проверить собеседника. Под широким носом черные усы, аккуратно причесаны висящие ниже ушей густые волосы.
— Калмык говориль: ашал карашо, шалтай-балтай можно, куда твоя пошоль, кибитк твой гиде, чичас можн, говориль можн, — вел застольную беседу Бергяс и острым внимательным взглядом обводил лица парней.
Настало время развязать дорожные котомки.
— Мой отец, Николай Павлович Жидков, передал вам привет и прислал небольшой подарок, — сказал Борис.
Парень развязал кожаную сумку, извлек оттуда литровую бутылку водки, поставил ее перед Бергясом на столике. Затем достал отрез зеленого цветастого шелка.
— Этот шелк послала моя мать вашей жене в подарок.
Имелась у Бориса еще одна ценная вещица для Бергяса — часы «Павел Буре», в виде луковицы, с серебряной цепочкой. Борис осторожно опустил их на столик, пояснил:
— Это часы… Тоже от отца.
Когда этот незнакомый русский парень начал доставать из сумки такие ценные подарки, Бергяс очень удивился. Насторожили его и слова Бориса, хотя половины он и не разобрал, но то, что подарки прислал ему «отец», понял. «Что за отец? Какой отец?» Когда же перед ним появились часы «Павел Буре» и Бергяс успел присмотреться к глазам и чуть удлиненному носу юноши, его пронзила догадка: «Неужели часы прислал друг Микола?.. А этот юноша — сын Миколы?»
Лицо старосты, минуту назад приветливое, передернулось,
