«Надень очки, возьми портфель, бл. дь, глядишь, так и за умного сойдешь»! – думал Воронин, разглядывая Панкратьеву. Естественно, думал матерно. А как ещё думать про сотрудников Дубова?
То, что Панкратьева может быть действительно умной, в голове у Воронина никак не умещалось. Не бывает в природе умных с такими красивыми лицами ни среди мужчин, а уж тем более среди женщин. Всем же известно, что бабы дуры, в первую очередь потому, что бабы.
Воронин с раздражением наблюдал, как Панкратьева, разыгрывая из себя по меньшей мере министершу, разводит этих дураков: главного инженера и начальника установки. Вон слюни развесили, только что хвостами не виляют, кобели несчастные. Да уж, знал Дубов, кого прислать. Небось представляет, какая у мужиков на зарубежных заводах жизнь тяжелая. А эта дура и рада стараться, не понимает, что ее используют.
Когда бабёнка явно уже решила, что выполнила поставленную перед ней задачу, Воронин не выдержал и сорвался. Он сказал ей все, что думает и про нее, и про придурка Дубова, и про всех остальных вертихвосток и бл…дей, которые лезут в мужские игры. Он даже увидел, как у нее на глазах стали наворачиваться слезы, а потом случилось что-то странное. Он вдруг почувствовал легкий щелчок по лбу, и его затопило жаром. Первая мысль, которая пришла ему в этот момент, была о климаксе. Он слышал от матери, что такое состояние называется приливом. Но у мужиков-то климакса не бывает. Или бывает? Эту замечательную мысль он так и не успел додумать, потому что вместе с охватившим его теплом к нему пришло чувство стыда. Зачем он орет на эту милую подневольную женщину? Она же просто выполняет свою работу и совершенно беззащитна перед ним.
Панкратьева что-то сказала, достала из портфеля сигареты и пошла к выходу, за ней потянулись остальные, всем своим видом демонстрируя неодобрение поведению начальника.
Воронин тоже схватил сигареты, но идти вместе со всеми в курилку ему стало неловко, и он отправился в свою личную комнату отдыха. Открыл форточку и закурил.
«Надо бы показаться врачу, – решил он, – а то не ровен час так можно и копыта откинуть».
Однако сколько он ни прислушивался к своим ощущением, ничего странного больше не заметил. Более того, он испытывал огромное облегчение и легкую истому как после хорошего секса. А ещё его переполняло нестерпимое чувство вины, поэтому когда все вернулись к нему в кабинет, он кинулся извиняться перед Панкратьевой, а она, вроде ничуть не обидевшись на него, начала говорить очень правильные вещи про мужское и женское, буквально отчитала его как мальчишку. Ему стало совсем стыдно, ведь он увидел в ней не кого-нибудь, а свою родную мать, которая тоже сделала очень даже мужскую карьеру, тоже всегда эффектно и красиво одевалась, была всегда безукоризненно причесана, ненавидела свои высоченные каблуки, но вынуждена была их носить, и всегда выглядела моложе своих лет. Даже сейчас, уже выйдя на пенсию, мать иногда выглядела гораздо лучше своей невестки Лизы. Только если мама Воронина откровенно презирает пошлых домохозяек, то Панкратьева, по всему видать, наоборот им завидует.
«Да уж, эта бы не бросила мужа одного за границей, и не только за границей», – думал Воронин, глядя на Панкратьеву уже совершенно другими глазами. Теперь она откровенно ему нравилась, и он искренне завидовал тому, кому такая достанется.
Конечно, он всё ей подписал, даже больше, чем она ожидала. На прощанье поцеловал ручку и еще несколько дней после отъезда Панкратьевой с наслаждением вдыхал оставшийся в его кабинете запах ее дорогих духов и ментоловых сигарет.
Практика. Опыт первый. Результат номер одинВ гостиницу Панкратьева вернулась уже поздно вечером, решила поужинать чипсами и орешками из минибара, съела их все, потом не удержалась и оприходовала имеющиеся в минибаре шоколадки, упала в кровать и заснула как убитая. Утром будильник её мобильника по своему обыкновению зверствовал, но она слышала его панику как сквозь вату, в результате чуть не проспала. За завтраком вдруг опять ощутила сильнейший голод, решила плюнуть на фигуру и не ограничиваться яичницей. В общей сложности кроме омлета она съела еще шесть булочек с шоколадной начинкой, два кремовых мусса, выпила две чашки кофе и выкурила четыре сигареты. Вообще оказалось, что за эту командировку Панкратьева выкурила практически все сигареты, взятые с собой про запас.
В самолете она тоже совершенно несвойственным ей образом крепко заснула. Правда, от запаха разносимой пищи проснулась и быстро съела всю полагающуюся ей еду, а потом ещё косила глазом на подносы попутчиков, глотая слюни.
Офис родной фирмы, в которой Панкратьева трудилась первым заместителем генерального директора, находился как раз по дороге из аэропорта. И еще с основания предприятия Дубовым было заведено, что все вернувшиеся из командировок первым делом должны приехать сначала на работу с докладом, а потом уже ехать домой отдыхать. Сам Дубов вообще никогда отдыхать после командировки не ездил. Но что взять с этого трудоголика? Панкратьева брать с него пример категорически отказывалась, но из аэропорта в офис всегда заезжала, соблюдая неписаное правило, дабы остальные сотрудники не расслаблялись.
Припарковавшись на битком забитой автомобилями сотрудников парковке, она подхватила портфель, вдруг показавшийся ей неимоверно тяжелым, и побрела в кабинет своего начальника.
Дубов сидел за столом и сосредоточенно писал что-то на обрывках настенного календаря. Компьютерную грамоту он так и не освоил и всячески демонстрировал сотрудникам, как надо экономить бумагу. В конце каждого месяца секретарша Оля обычно обрывала с календарей во всех офисных помещениях листы прошедшего месяца и сдавала их Дубову. Дубов самолично разрывал календари в формат бумаги для записей и потом увлеченно строчил на обратной стороне этих бумажек разные умные мысли о судьбах нефтепеработки в России, которые Оля в дальнейшем перепечатывала на компьютере. Умные мысли Дубова редко помещались на одной бумажке, и Оля при перепечатывании тихо материлась, пытаясь определить какая бумажка за какой следует. Опытная секретарша благоразумно особо не вникала в Дубовские мысли, чтобы не сойти с ума. Панкратьевой же процесс разделки календарей её начальником всегда напоминал годы советского детства, когда подобным образом рвалась газетка для использования ее в качестве туалетной бумаги.
Когда Панкратьева вошла в кабинет, Дубов не сразу оторвался от своего занятия. Это тоже было традиционно. Так он играл в большого начальника. В кино же обычно показывают, что начальник просто обязан быть вечно занят какой-то важной писаниной. Причём занят настолько, что срезу не может от этой писанины оторваться. Панкратьева уселась на свое обычное место за столом для переговоров по правую руку от Дубова и борясь со странной охватившей её сонливостью, чтобы не клевать носом, принялась внимательно разглядывать своего начальника.
Дубов совершенно не походил на только что виденного ею по-европейски импозантного директора завода Виктора Ивановича Воронина и олицетворял собой типичного руководителя, вышедшего не просто из абы какого народа, а из народа совкового. Фигура у Дубова была именно та самая сарделькообразная. Ведь начальники советского времени в первую очередь отличались от простых смертных своей упитанностью, что свидетельствовало об их достатке. Из-за фигуры своей Дубов страдал отдышкой и повышенным давлением. К этой фигуре прилагалась круглая, вечно румяная рожа с хитрыми голубыми глазами и носом картошкой. Кроме того, начальник Панкратьевой особым воспитанием не блистал и отличался вполне себе солдатским юмором. Ведь советский начальник всегда мог снизойти к подчинённым с грубоватой шуткой и прибауткой, тем самым демонстрируя, что ему не чужды чаяния простого народа. Голову Дубова украшала шикарная шевелюра без единого седого волоса.
