продолжает сильно волновать оставшихся многочисленных родственников. Учитывая, что отправка бывших легионеров в глубь страны вызвала отрицательные настроения среди населения Латвии и принимая во внимание, что Латвийская ССР весьма нуждается в рабочей силе… — не поселять в северных районах СССР, а вернуть в Латвийскую ССР к своим семьям и хозяйствам».
13 апреля того же года было принято Постановление СМ № 843-342сс «О возвращении на родину репатриантов — латышей, эстонцев и литовцев», оно предусматривало, что в течение 1946 года бывшие легионеры латышской, эстонской и литовской национальностей должны были быть освобождены и возвращены на родину. Служащих легиона других национальностей постановление не коснулось.
23 августа 1988 года. Балтийский путь[4]
Масштаб мероприятия Распутин оценил, когда сам попал в водоворот событий. Тут не могло быть никакой речи о самодеятельности. Всё организовывалось на крепком государственном уровне. Да по-другому и быть не могло. Расставить два миллиона людей в цепочку от Вильнюса до Таллина на расстоянии 600 километров самостоятельно не под силу было ни одной, даже очень массовой организации. Участников собирали по домам и подвозили автобусами, выделенными советскими и партийными организациями. Палатки с разнообразной бесплатной снедью и с великолепным пивом приятно дополняли летний пейзаж и создавали атмосферу домашнего праздника или дружеского пикника у обочины. Но больше всего Григория поразило количество иностранных туристов и корреспондентов. Казалось, что он за всю свою предыдущую жизнь не слышал так часто незнакомую речь, не видел такого количества кинокамер и фотографов с пестрыми наклейками иностранных новостных информационных агентств.
— Откуда? Из Москвы? — вздернул брови говорливый владелец пивной бочки, притулившейся у обочины. — Хорошо, что приехал посмотреть на нашу борьбу. Держи!
Распутин принял литровый стаканище, наполненный до краев пенным напитком, отхлебнул, кивнул в знак одобрения качества.
— Хорошая у вас борьба! Под свежее пиво с раками и воблой!
— Так всё для народа! — не остался в долгу колхозник. — Давай! За вашу и нашу Свободу!
Стоящая на крыле бочки магнитола щёлкнула, зашелестела, голос диктора скороговоркой начал диктовать какой-то текст и толпа вокруг Распутина моментально пришла в движение.
Координация мероприятия осуществлялась по государственному радио. Не было интернета и мобильных телефонов. На раскладных столиках, подносах с бутербродами, плечах активистов — радиоприемники ВЭФ, голос по радио передает: на таком-то километре пробка — лучше объезжать по другой дороге. Или: на таком-то километре не хватает людей. И тогда туда устремляются целые группы. Вот и Инга со своими подружками очень быстро унеслась в какую-то глухомань — затыкать брешь в цепи участников. Айвар остался. У него — другая ответственная задача. Он олицетворял единение армии с народом, поэтому был в форме, лучился благожелательностью и бойко общался с журналистом, задававшим вопросы с явным английским акцентом. Распутин тёрся рядом, скучал, пока не почувствовал горячее желание освободиться от части домашнего пива.
— Простите, товарищ, — обратился он к человеку, ожидавшему своей очереди к микрофону, — а где тут у вас…
Оглянувшийся на него немолодой худющий человек имел настолько глубокие глазницы, что зрачки его, казалось, смотрели со дна черепа. Всклокоченные седые волосы, падающие на лоб сальными космами, и орлиный нос, закрывающий верхнюю губу, делали его настолько похожим на киношного профессора Мориарти, что Распутин невольно отпрянул и смутился. А «профессор», смешно артикулируя губами на неподвижном лице, начал что-то быстро говорить по-латышски, всем своим видом демонстрируя гнев и возмущение.
Обернувшийся на длинный и, видно, прочувствованный монолог, Айвар сначала побледнел, потом покраснел, пошёл пятнами, как леопард и что-то резко ответил говоруну на своём языке, закончив но-русски: «ты что, не видишь, что он не знает латышский?» На «Мориарти» реплика Айвара никакого впечатления не произвела, он презрительно бросил взгляд на курсантские погоны и четко, чтобы было понятно, каждое слово, прошипел:
— А нам не нужно, чтобы он знал латышский язык. Нам нужно, чтобы он знал своё место!..Stulbens!
По выражению лица «Мориарти» и своего «адъютанта» Григорий понял, что это слово обозначает что-то нехорошее. Айвар тем временем повернулся к командиру, посмотрел на него извиняющимся взглядом, скороговоркой прошептал:
— Подожди, пожалуйста, меня где-нибудь… десять минут. Закончу и всё объясню….
Распутин кивнул, повернулся, вышел на асфальт, по которому, раздвигая бамперами людской поток, медленно плыли автомашины, остановил РАФик, направляющийся в сторону Риги и коротко спросил: «До вокзала подкинешь?»
* * *
На хутор к родителям Айвара Григорий решил не заезжать. Форма на нём, документы и деньги в кармане, а всё остальное — мелочи, не стоящие беспокойства.
На вокзальной площади было тесно и шумно. Митинг шёл нон-стоп. Ораторы, перемежая русские и латышские фразы, вещали с трибуны о свободе и демократии, о гнусных преступлениях сталинского режима, о необходимости восстановить справедливость и «повернуть на столбовую дорогу цивилизации». Палатки с бесплатными бутербродами и пивом тоже присутствовали, но ветер свободы пьянил лучше любого алкоголя. Толпа жила своей жизнью. Народ ликовал и жизнерадостно поддерживал любые глупости, сказанные с трибуны.
Среди непривычных для глаза вишнёвых флагов с белой полосой, яркой, но чужеродной окраской выделялось кумачовое полотнище с огромными аккуратными, белыми буквами:
«МЫ, РУССКИЕ, ПОДДЕРЖИВАЕМ ТРЕБОВАНИЯ ЛАТЫШСКОГО НАРОДА!»
Держали его четверо ровесников Григория, непрерывно принимая поздравления от снующих вокруг аборигенов, уже прилично «уставшие» от тостов «за дружбу народов, свободных от советского рабства».
— Откуда будете, славяне? — как можно более нейтрально спросил Григорий, встав рядом с плакатом.
— МГУ, аспирантура, историки! — радостно отрапортовали активисты, задержавшись взглядом на медицинских петлицах Распутина. — Вставай рядом, док, тут такое творится!
— Да, — подхватил его коллега, — мы сами не ожидали, что будет так здорово! Представляешь, полчаса назад к нам даже консул США подходил! Переписал фамилии угостил печеньками, пообещал приглашение на стажировку в Гарвард! Ты представляешь, ГАРВАРД! На полном обеспечении!..
Историки дружно закатили глаза к небу, всем своим видом демонстрируя, что стажировка в Гарвардском университете на полном обеспечении является пределом мечтаний любого советского учёного.
— Ну а что делать, если я не поддерживаю? — не меняя выражения лица и тона, продолжил Григорий.
— Что не поддерживаешь? — не поняли аспиранты.
— Я — русский и я не поддерживаю требования латышского народа…
Лица историков всего за мгновение сменили несколько выражений — недоумение, офигение, осознание и под конец приняли ожесточенный вид крестоносцев, узревших сарацина близ священного Грааля.
— Ну вот что, военный, — угрожающе двинулся на Григория старший из них, — а не отправиться ли тебе туда, откуда на свет появился?
— Нет, — живо отозвался Распутин, — куда мне надо идти, я привык определять сам, без участия исторических
