все же надо жить…
Свисток. И говор шведский…
Навек твой профиль детский,
Навек твой детский рот…
…А поезд уж идет.
«Из счастия не вышло ничего…»
Из счастия не вышло ничего —
Мы елки не зажгли под Рождество,
Не встретили мы вместе Новый год,
На лыжах мы не бегали.
И вот
На счастии поставить надо крест…
Как театрально суетлив отъезд!
Опять разлука. О, в который раз
Мужские слезы из холодных глаз!
В который раз «навеки», «навсегда»!
Слова как ветер, слезы как вода.
– Так до весны, не забывай… – Свисток.
Летает голубем в руке платок.
Все кончено. И все же надо жить.
Сесть у окна. На столик положить
Свой похоронно-свадебный букет.
…Ни прошлого, ни будущего нет…
«Не дни, не часы, а столетья…»
Не дни, не часы, а столетья
В разлуке, дотла сгорев…
И вот наконец Венеция,
Дворцы и Крылатый лев.
Стеклянные воды канала,
Голубизна голубей.
Ты плакала: «Мне этого мало.
Убей меня лучше. Убей!..»
Казалось, что даже и смертью —
Ничем уж тебе не помочь
Не в первую, нет, а в третью
Венецианскую ночь…
– Послушай, поедем в Венецию!..
«Весной в лесу таинственном…»
Весной в лесу таинственном
Булонском, восхитительном…
О, этот день таинственный,
Блаженный, светлый, длительный.
Трубит труба победная,
Труба автомобильная.
Весна такая бледная,
Бессильная, холодная,
А платье очень бедное
(На медные гроши),
И сумочка немодная,
Чулки не хороши,
И даже шляпка – пыльная.
В Лоншане скачут лошади,
Конечно – страшно нравится,
До одури, до зависти…
О, только бы прославиться,
Чтобы на круглой площади
Мне памятник стоял!
– Но разве можно выиграть?
– Попробуй. Ведь игра.
Теперь как раз пора
Побить удачу козырем,
С победой по пути,
И в дом над белым озером
Хозяйкою войти.
Женою? Нет, вдовою,
С влюбленностью, с тоскою
(Пока шумит гроза),
И слабою рукою
Закрыть ему глаза…
«Все на земле кончается…»
Все на земле кончается,
Теряется, находится…
Волна с волной встречается,
Волна с волной расходится…
На мачте флаг качается,
А в трюме крысы водятся.
Растрепанная, шумная
Душа по горю треплется,
Высоко в небе теплится
Звезда зелено-думная.
Бессонница… Несносица…
Соленый бром… Истерика…
Тоски разноголосица.
Ни отдыха, ни сна.
А сердце в омут просится…
– Привет тебе, Америка,
Чужая сторона! —
Но если в волны броситься,
Не доплывешь до берега
И не достанешь дна…
«Под лампой электрической…»
Под лампой электрической,
С улыбкой истерической,
В подушку головой.
По полю, под луной
Летит стрелой лисица…
Нет, это только снится.
Нет, это скверный сон —
И казино, и Ницца,
И лунный Пантеон.
И все ж она гордится
Богатством, и собой,
И горькою судьбой.
Она такая странная,
Прелестная и пьяная,
И – вдребезги стакан…
– Вы из далеких стран?
Вам хочется любить?
Вам хочется пожить
На маленькой земле
В печали и тепле?..
«В аллеях бродят сумерки…»
В аллеях бродят сумерки
Тоскливо, будто умер кто-то.
Жасмин под ветром ежится,
И сыпятся цветы.
Опять мелькает рожица
Несбыточной мечты.
Как за решеткой пленница,
Горит звезда-изменница,
И в радиоприемнике
Любовь зовет и пенится.
Истасканное, пошлое
Хрипит чужое прошлое,
Любви мешая петь —
Про встречи и разлуки:
– О, перестань хрипеть!
Про плечи, губы, руки,
О сладостном грехе
И прочей чепухе.
Но зябнущее сердце
Уже попалось в сеть.
О, только бы согреться,
Согреться и сгореть.
«Было счастье подвенечное…»
Было счастье подвенечное,
Было платье бесконечное,
Шлейф, как Млечный Путь.
Звезды, розы и приветствия
И классически – Венеция.
Все причины и все следствия,
Вся земная суть.
С океанскою безбрежностью,
С восхищеньем, с нежной ревностью,
С праздничною повседневностью
Ночи до утра…
Это все вчера,
А теперь пора
Днями жить, а не ночами,
Стать портретом в пышной раме,
От тоски и от удушья
Научиться равнодушью,
Одиночеству вдвоем.
Принимать, вести свой дом.
Быть женою экономной,
Томной, скромной, вероломной…
Вся земная суть,
Вся земная жуть.
Баллада о Гумилеве
На пустынной Преображенской
Снег кружился и ветер выл.
К Гумилеву я постучала,
Гумилев мне двери открыл.
В кабинете топилась печка,
За окном становилось темней.
Он сказал: «Напишите балладу
Обо мне и жизни моей.
Это, право, прекрасная тема».
Но, смеясь, я ответила: «Нет!
Как о вас написать балладу?
Ведь вы не герой, а поэт».
Он не спорил. Но огорченье
Промелькнуло в глазах его.
Это было в вечер морозный
В Петербурге, на Рождество.
Я
