среди многолюдного китайского города, где жизнь так дешева, может испытывать по этому поводу сильные чувства? Ловец был японец, возможно, буддист. Переселение душ? Взгляните на море: волна идет за волной, каждая следующая — это уже новая волна, однако одна вызывает другую и передает дальше свою форму и движение. Так и живые существа, проходящие по этому миру, не одинаковы сегодня и завтра, в одной жизни одни, в другой — другие, и все же именно устремленность и форма
всех предыдущих жизней определяют характер последующих. Логично, но невероятно. А разве более вероятно, что столько усилий, такое множество самых разнообразных случайностей. столько чудесных совпадений соединились, чтобы за неисчислимые эры первозданная слизь превратилась в конечном итоге в этого человека, который из–за бацилл Флекснера сейчас так бесцельно умрет? Доктор Сондерс считал это странным, но естественным, хотя, конечно, бессмысленным, но он уже давно привык к тщете жизни. Конечно, с духом вопрос сложней. Перестает он существовать или нет, когда материя, бывшая его орудием, подвергается распаду? В эту чудесную ночь, когда мысли его праздно перепархивали с предмета на предмет, как птицы, как парящие над морем чайки, доктор не мог не смотреть широко на вещи.
На трапе послышалось знакомое шарканье ног, показался шкипер. Резкие полосы на его пижаме выделялись даже в темноте.
— Капитан?
— Он самый. Решил подняться, глотнуть воздуха. — Он опустился в кресло рядом с доктором. — Уже покурили?
— Да.
— Никогда этим не увлекался. Хотя знал многих, кто курил. Некоторым это сходит с рук. Говорят, даже налаживает пищеварение. А вот один знакомый парень вконец, подорвал здоровье. Был одно время шкипером на Янцзы. Хорошее положение и прочее. Его очень высоко ставили. Отправил и домой лечиться, но не успел он вернуться, принялся за старое. Кончил зазывалой в игорном доме. Вечно околачивался в доках в Шанхае, клянчил полдоллара.
Некоторое время оба сидели молча. Капитан Николс посасывал вересковую трубку.
— Фреда видели?
— Спит на палубе.
— Странная история с этой газетой. Не хотел, чтобы се прочли.
— Куда, вы думаете, он ее задевал?
— Бросил за борт.
— В чем тут вообще дело?
Шкипер негромко засмеялся.
— Хотите — верьте, хотите — нет, я знаю не больше вашего.
— Я достаточно долго прожил на Востоке, чтобы не вмешиваться куда не просят.
Но шкипера потянуло на откровенность. Живот не беспокоил его, и после трех–четырех часов крепкого сна он чувствовал себя очень бодро.
— Что–то во всем этом есть подозрительное, нюхом чую, но я, как и вы, док, в чужие дела не лезу. Не задавай вопросов, не услышишь врак, вот что я всегда говорю, а коли тебе выпал случай зашибить монету — не зевай. — Шкипер энергично затянулся трубкой. — Я надеюсь, все останется между нами?
— Разумеется.
— Ну, значит, было это так. Я болтался в Сиднее. Добрых два года почти без работы. И не потому, что не искал, не думайте. Просто не фартило. Я первоклассный моряк и опыт имею немалый. Пароход или парусник — мне все едино. Казалось бы, должен быть нарасхват. Черта с два. А я человек женатый. Обстоятельства приняли такой оборот, что моей благоверной пришлось пойти в услужение. Признаюсь, мне это было сильно не по нутру, но что я мог поделать? Пришлось проглотить. У меня была крыша над головой и харчи три раза вдень, ничего не скажу, это она мне давала, но стоило попросить у нее полдоллара на кино или на пару стаканчиков — дудки! А уж пилила она меня… Вы никогда не были женаты?
— Никогда.
— Что ж, и правильно сделали. Женщины за копейку удавятся; они просто не могут расстаться со своими денежками. Я женат уже двадцать лет, и все это время она меня поедом ест, точит, шпыняет. Очень уж она гордая, благоверная моя, с этого все и пошло: считает, что унизила себя, раз вышла за меня замуж. Ее отец торговал мануфактурой в Ливерпуле, и она не
дает мне об этом забыть. Попрекала меня, что я не мог найти работу. Говорила, что мне нравится сидеть у нес на шее. Обзывала лодырем, лентяем, говорила, что ей надоело работать не покладая рук, чтобы дать мне стол и кров, и коли я не найду себе места, могу отправляться на все четыре стороны. Даю вам слово, порой я еле удерживался, чтобы не вздуть ее, хотя она и леди, и кому это знать, как не мне. Вы бывали в Сиднее?
— Нет, никогда.
— Так вот, как–то вечером зашел я в бар у пристани, куда порой заглядывал. Я за весь день и глотка не пропустил, аж горло пересохло, диспепсия моя разгулялась, как никогда, и чувствовал я себя премерзко. В кармане у меня гроша ломаного не было, а ведь я водил больше кораблей, чем у вас пальцев на обеих руках. Домой я тоже идти не мог. Знал, что моя благоверная сразу за меня примется; на ужин даст кусочек холодной баранины, хоть это для меня смерть, а сама станет пилить меня без передышки, и все так чинно и благородно — коли вы понимаете, что я хочу сказать, — не повышая голоса, да зато так ядовито, злобно, спесиво, без передышки, пока всю душу не вымотает. А ежели я выйду из себя и скажу ей, чтобы она убиралась к черту, она только выпрямится во весь рост и скажет: будьте так любезны, капитан, не сквернословьте. Хоть я и вышла за простого моряка, я требую, чтобы со мной обходились как с леди.
Капитан Николс понизил голос и нагнулся к доктору с самой доверительной миной.
— Так вот, только infra dig[19] — коли вы разумеете, что я хочу сказать, то есть только между нами, — пойди пойми этих женщин, их сам черт не разберет… Поверите ли, я четыре раза от нее убегал. Казалось бы, должна она после этого взять в толк, что у меня на уме?
— Казалось бы.
— Как бы не так! Каждый раз она отправлялась за мной следом. Ну, в первый–то раз ей было известно, куда я уехал, это было нетрудно, но все остальные разы она знала об этом не больше, чем человек на луне. Я бы прозакладывал последний пенни, что она меня не найдет. Все равно что искать иголку в стоге сена. А затем в один прекрасный день она тут как тут, подойдет совершен но спокойно, словно мы виделись с ней только вчера, и без «здрасьте» или «какими судьбами» и еще чего–нибудь в этом роде скажет: «Вам
