чувствовал себя неуютно в качестве экспоната. Впрочем, Витман долго рассусоливать не стал.
— Но вообще, мы по делу, Мариночка Аркадьевна. Министр-то наш — как? Не сбежал ещё, грешным делом?
Как только речь зашла о работе, Марина Аркадьевна прекратила краснеть и заговорила по-деловому, короткими уверенными фразами.
— В одиночке, пищу принимать отказывается, — доложила она. — Ничего не говорит, разумеется.
— Вот и хорошо. — Витман потёр ладони. — Это мы сейчас и постараемся изменить.
— Опять? — Марина скептически подняла бровь. — Проходили ведь уже, Эрнест Михайлович. Вы чуть поднажмёте — а он прикажет долго жить.
— Теперь мы попробуем иной подход. — Витман посмотрел на меня. — Найдётся у вас лишняя тюремная роба, Мариночка Аркадьевна?
— Ещё бы не нашлась, — недоумевала Марина. — А что за подход такой?
— Прежде всего, Мариночка Аркадьевна, нам понадобится ваш талант, — улыбнулся Витман. — Сделайте так, чтобы господин министр ни в коем случае не признал в нашем общем друге знаменитого Константина Барятинского.
Спустя пять минут я застегнул последнюю пуговицу на ярко-оранжевой робе. Спустя ещё пять Марина, стоявшая напротив меня, с облегчением опустила руки и выдохнула:
— Готово, ваше сиятельство!
Я посмотрел в зеркало, висящее на стене рядом с вешалкой. На меня уставился какой-то совершенно не знакомый парень. И лет ему было — двадцать пять, не меньше. Изменилась и причёска, теперь у меня на голове была обычная стрижка, без всяких кос и выбритых висков.
— Ну что, готовы? — с нетерпением спросил Витман.
— Готов, — пожал я плечами.
— Волнуетесь?
— Ещё как. Беспокоюсь, что сотворит с академией мой дед, когда узнает, что я пропал.
Витман всплеснул руками.
— Ох, простите! Забыл вам сказать. Об этом даже не вздумайте волноваться. В академию я отзвонился лично. Сообщил, что вы отсутствуете по крайне важной надобности.
— Ну, тогда всё в порядке, — пожал я плечами. — Ведите.
Наручники на меня надели по пути к камере.
— Обычные, — предупредил Витман, — не магические. А у господина министра — наручники, блокирующие магию. Вам ведь, если не ошибаюсь, уже доводилось сталкиваться с подобными?
Я кивнул. Вспомнил, как магические наручники с негромким шипением плавились на запястьях Белозерова. Будем надеяться, что эти — более надежные.
— Господин министр будет думать, что у вас такие же, — продолжил Витман. — А вы сможете применять магию, если потребуется — не беспокоясь, что будете разоблачены. В случае, если вам будет грозить опасность, или что-то ещё пойдет не так, бросайтесь к двери, стучите в неё и требуйте открыть. Вас немедленно выпустят. А ровно через час вам и вашему сокамернику принесут завтрак. Если к этому моменту вы уже закончите — скажите надзирателю: «Отведите меня к начальству!»
Сопровождавший нас надзиратель — пожилой мужчина с пшеничного цвета усами на широком лице — кивнул и достал ключи.
— Принято, — сказал я, когда мы остановились перед глухой тяжёлой дверью. — Один вопрос.
— Сколько угодно, — кивнул Витман.
Ашот маячил рядом. Оглядывался по сторонам с таким видом, будто опасался, что его самого вот-вот затолкают в одну из камер.
— Почему вы называете заключенного министром? — спросил я.
Ответил мне внезапно Ашот. Он хохотнул и сказал:
— Потому что он в министерстве иностранных дел служил-с, ваше сиятельство. Только и всего.
* * *
Дверь открылась, и меня втолкнули внутрь. Втолкнули без дураков, по-настоящему. Я это чувство узнал безошибочно: я теперь — заключённый, у которого нет никаких прав и никакой надежды. Ну, кроме одной: сдать всех и вся и уповать на милость победителя.
Отвратительно. Аж мороз по коже.
Дверь захлопнулась за спиной, и я огляделся. Каменный мешок размером в две моих комнаты. Две металлических кровати, привинченных к полу. Одна с матрасом, застеленная, другая — пуста. На застеленной сидел лысый мужчина лет пятидесяти в такой же робе, как у меня, и исподлобья на меня смотрел.
Свет проникал сквозь высокое зарешеченное окно. Холод стоял собачий. А при взгляде на металлические прутья основания кровати становилось ещё холоднее.
— Ну что ж, доброго утра, господин, — произнёс министр — сиплостью голоса напомнив мне Федота. — Мы, к сожалению, не представлены, придётся обойтись как-нибудь самостоятельно. Меня зовут…
— Знаю я, как тебя зовут, — буркнул я. — Не хуже тебя самого знаю.
Министр поперхнулся словами и моментально перестал чувствовать себя хозяином ситуации. Заморгал, растерялся. А я вразвалочку подошёл к его кровати и сделал жест — мол, пошёл вон отсюда, дай батьке посидеть.
И этот дядька, который был, может, раза в три старше Кости Барятинского и раза в два — моего нынешнего воплощения, подчинился.
Я сел на матрас, застеленный сверху плотным шерстяным одеялом. Расправил плечи, похрустел шейными позвонками. Похлопал скованными руками по карманам.
— Сигареты есть?
У министра отчего-то начали подрагивать руки. Он подошёл к своей тумбочке, открыл её и достал коробку с сигарами.
— Вот, пожалуйте-с…
— Сигары… — Я взял одну, покрутил в руках и прикурил от поднесённой спички. — И как вы их курите? Ни тебе затянуться, ни толку какого. И во рту — будто кошки нассали.
Я говорил медленно, глухо, не глядя на министра. Знал, какое впечатление у него выстраивается. И, судя по тому, что руки у него начали дрожать ещё сильнее, не прогадал. Тем более что я начал потихоньку подключать магическую технику убеждения.
Глава 6
Иной подход
Техника убеждения существовала в двух вариациях: чёрная и белая. Чёрная воздействовала на оппонента напрямую, а белая, если можно так выразиться, усиливала собственную харизму. Ну, если совсем просто: добиться от девушки расположения при помощи «чёрного убеждения» — это примерно такой же подвиг, как накачать её клофелином, а затащить в постель при помощи «белого убеждения» — вполне себе нормальная стратегия, можно даже этого особенно не скрывать.
Я использовал белое. Воздействовать на человека, у которого в голове стоит магическая блокировка, не рисковал — мало ли, чего там коротнёт случайно. Эти, вон, интеллектуалы, уже наработали себе на персональное кладбище. А мне интересно результат получить.
Убедившись, что министр вошёл в нужную кондицию, я добродушно кивнул, показав подбородком перед собой:
— Садись. В ногах правды нет.
Министр дёрнулся было к соседней кровати, но под моим тяжёлым взглядом замешкался и опустился на пол. Сел, скрестив ноги, и уставился на меня. Я попыхтел сигарой. Вот уж действительно — гадость.
— Как сидится? — спросил, глядя на министра сверху вниз.
— Н-неплохо, б-благодарю, — начал он заикаться.
Я покивал, удовлетворённый.
— Неплохо, значит… Сигары свои куришь. Небось, особое меню.
По мёртвому молчанию я понял, что угадал.
— И вот какой вопрос возник там, — показал я большим пальцем себе через левое плечо и чуть вверх, для
