разу не побеспокоила Егора.
Чего я не понимаю теперь, так это почему он мучает мои губы, выворачивая наизнанку душу и заставляя переживать самые темные кошмары снова, а я сама, вместо того чтобы оттолкнуть, подаюсь навстречу и позволяю его языку проникнуть в мой рот, чтобы целовать, целовать, целовать…
Вместе с возбуждением от его посасывающих движений и зубов на моей нижней губе приходит холодная трезвость, которая с размаху влепляет пощечину. Я отталкиваю Егора от себя, чтобы вздохнуть — кислород полезен для работы мозга. Толкаю в грудь, хотя легче было бы, наверное, крейсер сдвинуть.
Его губы красные, на них моя слюна. Глаза блестят, зрачки расширены — кажется, сожрали всю радужку. Волосы чуть взлохмачены так, что кудри падают на лоб. Я боготворю и ненавижу эту картину, потому что, уверена, не сотру ее из памяти без заклинания забвения.
Егор что-то говорит, но я не разберу — в ушах шумит, долбит давление.
— Что?
— Мы взлетели и все еще живы.
Что?
Когда мысль простреливает висок, я тянусь к окну и, приподняв шторку, вижу бескрайнее голубое небо. Мы взлетели? Да мы, черт возьми, летим! Боги, из груди через горло вырывается то ли всхлип, то ли вскрик.
— Анют, принеси нам шампанского, — я слышу насмешку в голосе Егора, когда тот обращается к стюардессе, и вновь оборачиваюсь к нему. Он кажется мне еще красивее и мужественнее в свете того, что мы живы. И почему я сразу не заметила свежий шов у него над бровью?
— Больно? — спрашиваю невпопад.
Он в ответ мне хмурится, не понимает, а я очень осторожно касаюсь кончиками пальцев его лба и аккуратно провожу над ранкой. Какое мне шампанское? Я и без того будто пьяная. Это все страх в бурной смеси с адреналином — они поджаривают мозги. А еще страсть к жизни и осознание того, что я жива — ну хотя бы на полтора часа горизонтального полета.
У меня по-прежнему слезятся глаза, горят щеки и дрожат руки, но я чувствую себя гораздо лучше, почти хорошо. Я чувствую себя полной жизни, а вот Егор, напротив, кажется каменным изваянием. Даже сейчас, когда, трогая его кожу, я получаю мелкие разряды тока, он ничем не выдает эмоций. Он будто бы обладает окклюменцией, помните эту штуку из Гарри Поттера? Когда твои мысли и чувства спрятаны за стенами, бесконечно высокими стенами, и никто другой не может добраться до них.
— Могу я помочь вам выдвинуть столики? — прерывает нас не очень милая Анюта, которая взглядом облизывает Егора с ног до головы и не обращает никакого внимания на меня.
По сути, мне тоже на нее плевать, но я одергиваю руку и отворачиваюсь к окну. Почему-то сейчас белизна пушистых облаков успокаивает мое бушующее сердце, а не учащает пульс, как один сексуальный пилот.
Когда Егор вручает мне бокал, я делаю пару глотков и вдохов-выдохов, он же попивает простую воду, задумавшись о чем-то, — само спокойствие. Ничего не напоминает мне о пережитом стрессе, только губы пекут, но я подумаю об этом потом.
— Зачем ты летишь в Москву? — почти ровным тоном спрашиваю я. Голос не дрожит, что заметно радует.
Я отпиваю еще шампанского и выдавливаю из себя улыбку.
— Медали за отвагу получать, — усмехнувшись, отвечает Егор, а я даже не сержусь на него за эти шуточки.
Зависаю на его губах, потому что они то и дело манят мой взгляд. Это ненормально так откровенно пялиться, я знаю, что невежливо, и вообще…
— Почему ты мне сразу не сказал? — вырывается у меня, как ни хотела бы смолчать. — Когда я села к тебе в машину. Почему сразу не выставил меня?
— Своих не бросаем, — его легкая улыбка зачаровывает. — К тому же ты забавная, когда выпьешь. Хотя сбегать босиком все равно было глупой затеей.
Щеки вспыхивают. Я чувствую себя глупо, оттого сержусь.
— Надеюсь ты не выбросил туфли, они стоят, как крыло самолета.
— Нет, они тебя ждут.
Кивнув без слов, я отвожу глаза и крепко сжимаю бокал, потому что мне не нравится разрастающаяся цветником в груди надежда. Я с какого-то перепугу в каждой его фразе слышу подтекст и вижу знаки.
Нет ничего хуже знаков.
Шампанское на голодный желудок быстро хмелит. Оно, конечно, кислое и явно дороже, чем я люблю, но на подобный — критический — случай пойдет. Пузырьки помогают расслабиться, правда, только до тех пор, пока самолет не берет крен, заваливаясь на левую сторону. Я дергаюсь и снова становлюсь одним большим сжатым комком нервов.
— Черт! — ругаюсь под нос, презирая собственный страх.
— Как ты оказалась на радио? — раздается над ухом слишком неожиданно. Я резко разворачиваюсь, цепляя его кончик носа своим. Я не виновата, просто Егор сует свой нос куда не надо.
— В смысле?
— Ну после мехмата. Вряд ли там учат говорить, как Аврора Невская.
Не хочу, но уверена, что краснею, чтоб его! Мне просто приятно, что он гуглил меня. Или, может, даже слушал что-то из передач. Интересно, а он слушал?
— Я его бросила, мехмат, — глядя ему прямо в глаза, честно отвечаю я. В них проскакивает недовольство вместе с осознанием, но я все равно зачем-то продолжаю: — После третьего курса.
Да, он понимает меня. И да, так сложилась судьба: пока он карабкался вверх, чтобы покорять все новые и новые вершины, меня наше расставание беспощадно тянуло ко дну. Но я справилась и горжусь этим, даже с питанием уже несколько лет нет проблем. Ну почти нет.
— Наверное, отец был недоволен тобой, — задрав раненую бровь, поддевает он.
«Я сбежала от родителей, ты не понимаешь, Егор. Я не позволю им решать за меня! Я люблю тебя и не дам им разрушить все!»
«Все уже разрушено. Уходи»
— Наверное, с некоторых пор мне на это плевать, — отвечаю, дернув подбородком вперед, будто это точно подтвердит мои слова, и диалог быстро сворачивается, потому что заходит в тупик. Прошлое подступает слишком близко, чтобы продолжать играть с ним.
Нет, я не позволю Егору сделать мне больно снова. Больше той боли, какой уже наградил, он мне не причинит. Звучит как мантра, но мне помогает. Я теперь другая — надеваю защитную маску с улыбкой и перехожу к делу.
— Так я получу свой эксклюзив, товарищ командир? — повторяю за Анютой, которая так обращалась к нему, но, ощутив тяжесть его взгляда, лишь сильнее распрямляю плечи.
Егор Сталь больше меня не одолеет — так я убеждаю себя.
Может, не к месту, но вспоминаю, как раньше удивлялась его полному имени,
